Человеческий фактор

А в глазах у тебя неземная печаль,

Ты сильная птица, но мне тебя жаль.

(с) Наутилус Пампилиус, «Одинокая птица».

Солнечный лучик красиво падал на пол сквозь чуть приоткрытые занавески. Дома всегда закрывали шторы, чтобы дневная жара не вторгалась в комнаты, но все равно было душновато. На кухне тихо играла музыка, она была до боли привычной и знакомой, слитой воедино со всеми звуками в доме. Глеб сидел на полу, в тени, и рассматривал пылинки, кружащиеся в луче. В такие моменты комната приобретала янтарные оттенки, будто на нее смотрели через жёлтые стёклышки. Перед ним лежала энциклопедия, которую он перечитывал уже в черт знает какой раз. Ему очень нравилась часть, где рассказывалось про грибы и растения. О них очень часто любила рассказывать бабушка, когда он оставался у нее на лето. Идея о скором отъезде его очень радовала — скоро снова можно будет бегать по полю, искать грибы и пугать стрекоз.

— Глеб! — раздался голос мамы из кухни. — Глеб, иди сюда!

Мальчик поднялся с пола, бросив там книгу, и побежал на голос матери. Когда он вошёл в кухню, то увидел маму, сидевшую за столом с чашкой чая. Она ласково улыбнулась сыну.

— Глеб, садись, — улыбчиво сказала она, кивая в сторону табурета.

Он подошёл к столу и только хотел послушно сесть, как вдруг табуретка прямо под ним исчезла. Мальчик упал на пол, больно ударившись копчиком. Музыка вдруг будто стала тише. Глеб посмотрел на мать, чьё лицо резко стало серьезным. Она ничего не говорила, но пристально смотрела на сына.

— Мама? — позвал он, садясь на колени. — Мне не больно. Честно-честно.

Она продолжила молчать. Музыка тоже совсем стихла, как и все остальные звуки в доме.

— Мама?! — опять позвал он, осматриваясь по сторонам в панике. — А куда…

Он ощутил слабость всем телом. Она накрыла его полностью, откидывая на пол, будто надоевшую игрушку. Глеб ощутил, что пол вдруг перестал быть твердым, а дышать стало невозможно. Вокруг все было липким, холодным и похожим на манную кашу по консистенции своей. Он попытался открыть глаза, это вышло не сразу, но, открыв, он понял, что снова оказался в болоте. Его захватил ужас осознания, что он снова тонет, что болото поглощает его и что спасения не будет. Он дёргался, пытался выбраться, но так только глубже утопал в нем, оно тянуло его вниз, пока не перестал виднеться свет с поверхности. Хотелось кричать от безнадёжности и нежелания оставаться в зелёной жиже навсегда. После наступило смирение. Он расслабился и выпустил остатки воздуха. Болото окончательно его поглотило.

Глеб проснулся в холодном поту. Все его тело взмокло, пижама отвратительно прилипала к телу. Сердце бешено колотилось в груди, словно стрелка метронома. Он сел и схватился за лицо, руки тут же стали мокрыми. Тяжело дыша, он поплелся в ванную, что-то уронив по дороге. Было по-настоящему страшно. Впервые за два года ему снова приснилась мама. Столько времени он хотел очень многое ей сказать, но она все ускользала и ускользала в его снах. Он пытался хвататься за ее образ, пытался не забывать, но чем дальше шло время, тем хуже он помнил, тем больнее ему становилось и тем реже она являлась.

Кран со скрипом открылся, оттуда полилась холодная вода. Тяжело дыша, Глеб умылся и склонился над раковиной, пытаясь успокоиться. Это ему не удавалось. Он то задерживал дыхание, то выдыхал слишком часто и глубоко. Так, что становилось больно. Он закашлялся и ещё сильнее согнулся. Сердце забилось всё чаще, угрожая вырваться из груди и убежать вниз по канализации.

— Черт, — прошипел он, откашлявшись. — Снова. — он схватился за сердце, будто это могло позволить ему успокоиться.

Он простоял согнувшись над раковиной ещё несколько мгновений. Вода капала с его лица и передних прядей волос на пол, на раковину, на футболку, где оставляла новые пятна. Глеб принялся вспоминать дыхательную гимнастику, он сбивался снова и снова, но в итоге смог немного прийти в себя. Парень выпрямился и посмотрел на свое отражение в зеркале. Бледный, с широко открытыми покрасневшими глазами, мокрый и лохматый, он напоминал персонажа какой-то трагической книги, а не живого человека.

— Тише, тише, — сказал он себе, выходя из ванной. — Это просто кошмар, такое случалось и раньше.

В темноте коридора он уронил что-то ещё, но в этот раз звук был более звонким. Разбираться с тем, что упало он не стал, вместо этого пошел дальше, на кухню. Включив свет, он увидел знакомый интерьер, но теперь не в янтарном, а в белом освещении энергосберегающей лампочки. Глеб, в испуге от всплывшего перед глазами сна, отшатнулся назад и зажмурился, потом снова открыл глаза. Место, где во сне сидела мама, само собой, пустовало.

Он постарался придать лицу серьезное выражение, а жестам уверенность, что вышло удачно благодаря годам тренировок. Только всё это было неправдой. Глеб, как тот мальчишка из сна, был напуган. Внутри что-то металось, сердце все ещё ускоренно билось, а в области солнечного сплетения снова открылась черная дыра. Он подошёл к столу, отодвинул табурет, который в его сне исчез, после чего сел, внимательно глядя на место, где была его мать, словно очень хотел ее там увидеть.

— Ты… — он плавно соскользнул с табуретки на пол, подобно змею, скользящему по камням. Положил руки на стул, где сидела мать. — Ты снова мне снилась? — он коснулся лбом его края, будто хотел, чтобы это были материнские колени, а не холодное блестящее от лака дерево. — Зачем? Зачем ты мне снилась? Зачем, если я не смог тебе ничего сказать?

Глаза начали слипаться, но тревога внутри ещё не прошла. Он тяжко вздохнул и поднялся на ноги, оглядываясь по сторонам.

— Прости меня.

Глеб подошёл к шкафчику со старым хрустальным сервизом, открыл стеклянные дверцы. Среди красивой посуды стояло несколько склянок с лекарствами. Парень взял одну из них, не глядя, а после налил себе воды. Это было успокоительное, несколько ложек которого он принял сразу. Журавлёв сел за стол все на тот же табурет, придвинул к себе пепельницу и закурил. Горький вкус табака смешался с неприятным послевкусием лекарства. Глеб сделал несколько быстрых затяжек и почти сразу же выпустил струйки желтоватого дыма. Кухня начала наполняться запахом табака, поэтому, докурив, он открыл форточку. От холодного воздуха в голове немного прояснилось, Журавлёв направился в коридор, но в этот раз включил свет.

Тем, что он уронил, была коробка из-под печенья, в каких обычно хранят нитки. Из-за того, что она была металлической, и был такой звук. Коробка стояла на стопке книг. Вы, наверное, спросите, что в коридоре делают книги? В доме Журавлёва они были кругом. Книжки стояли вдоль коридора у стены, вдоль стен в зале, в книжном шкафу, на книжном шкафу, на рабочем столе, в спальне на полу, на подоконниках. Их, разве что, не было в ванной и на кухне. Несложно догадаться, что, выходя из спальни, он уронил именно стопку с книгами. Глеб аккуратно сложил все по местам, бережно погладив упавшие томы по корешкам, будто извиняясь. Вокруг него творился хаос, но, несмотря на это, хаос был довольно аккуратным. Корешок к корешку, пыль нигде не лежала, а пол был чистым. Единственным признаком хаоса были разложенные по углам вещи — картины в рамах, вазы, папки с бумагами. Всё, чему могло найтись место не в этой квартире.

«Нужно постараться уснуть, — подумал он, садясь на кровать. — Но сначала нужно проветрить». Из кухни потянуло сквозняком, он поёжился и накинул на себя одеяло. Спать хотелось, но засыпать было очень страшно. Он ощущал себя пугливым ребенком во время грозы, и был благодарен своему одиночеству за то, что его никто не видел в таком состоянии. За то, что ни одна живая душа не видела его жалким и слабым, растрёпанным и тревожным. Таким, каким он был почти всегда глубоко внутри.

Не скидывая с себя одеяла, он пошел назад, на кухню, влача за собой мантию из гусиных перьев в ткани. Он закрыл форточку, выключил свет и, чудом больше ничего не уронив, вернулся в спальню. Глеб лег на, ставшую прохладной, кровать, закрыл глаза и почти сразу же погрузился в тревожный неразборчивый сон.