Звезда шерифа

Бобби Уоррену ещё ни разу в жизни не было так стыдно, как в тот вечер в сортире бара «Серебряная подкова». Нет-нет, не в самом сортире, чёрт дери, а в каморке уборщика, примыкавшей к сортиру, вот.

Вообще Бобби, конечно, в разные дурацкие и пакостные ситуёвины влипал, прямо как в навозные кучи, не без того. Взять хотя бы историю с гордячкой Минни Блэк, которую в старших классах Бобби донимал своими приставаниями и донял до того, что она подкупила олуха Пита Макферсона, и тот впустил её с толпой подружек в мальчишескую душевую, где к тому времени остался один Бобби. Стоял себе безмятежно, в чём мама родила, под струями тёплой воды, закрыв глаза, и проникновенно выводил «La Isla Bonita» Мадонны, нещадно при этом фальшивя. Когда же он в ужасе подскочил, услыхав злорадный хохот прокравшихся в душевую дурынд, тыкавших в его сторону пальцами (они, конечно, указывали на его вмиг поджавшееся хозяйство), обнаружилось, что ему и прикрыться-то нечем,полотенце он бросил на скамье.

Так вот, то позорище ни в какое сравнение не шло со случившимся в каморке уборщика (не в сортире, не в сортире!) при баре «Серебряная звезда», будь он трижды неладен! И будь трижды неладен тот черномазый подонок, который эдак Бобби опозорил!

Всё началось именно в сортире, где Бобби, во-первых, отлил, а во-вторых, снял шляпу и обмыл физиономию холодной водой, чтобы малость оклематься после трёх порций виски с содовой и вернуться к бильярдному столу хоть чуть-чуть протрезвевшим. Ронни, его друг с самых младших классов, остался доигрывать партию, джином он так не накачивался, и Бобби оказался в сортире один.

Ну, не совсем один, к несчастью. Чуть позже него к рукомойнику подошёл этот парень, смуглый и гибкий, как кнутовище. Бобби его и у бильярдного стола видел, и в закутке, где ребята резались в покер — видел, как тот идёт, будто пританцовывая, а чёрными глазюками так и стрижёт по сторонам.

Странно, но он показался Бобби похожим на гордячку Минни Блэк, хотя что уж тут странного — та ведь тоже более чем на четверть была чернушкой, смуглая, словно прокалённая солнцем, и кудри копной. И шея гибкая. И подбородок так же вызывающе вздёрнут, и губы пухлые. Будто этот парень единоутробным братом ей приходился, хотя, конечно, таких братцев у Минни отродясь не числилось. Но ведь похож, ещё как!

Из-за этого проклятого сходства всё и произошло. Бобби потом так и сказал:

— Я думал, что это Минни.

Но, когда он стоял у рукомойника и пялился на этого чужого парня, он ни о чём этаком и не помышлял. Пока парень не произнёс, улыбнувшись краем своих пухлых губ, как ни в чём не бывало, произнёс, словно выпивку Бобби предлагал:

— Хочешь, отсосу? Двадцатка всего-то.

И рассмеялся глубоким гортанным смехом, увидев, как вытаращился на него уронивший шляпу Бобби:

— Ну что ты смотришь, телёнок? Я за тобой шёл, пока ты один.

— Почему? — пролепетал Бобби, часто моргая.

— А понравился ты мне, — ухмыльнулся парень.

Чёрные его глаза блестели насмешливо, азартно и чуть презрительно.

— Иди сюда, — добавил он хриплым быстрым полушёпотом, торопливо оглядевшись по сторонам. — Сюда, где всякие тряхомудии стоят.

Тряхомудиями он назвал швабры и пылесос старика-уборщика в каморке у входа в сортир.

— Э-э-э… м-м… я? — промычал Бобби.

Он не был уверен, что всё понимает правильно. По правде говоря, он вообще ни в чём не был уверен. Башка у него кружилась, как ярмарочная карусель. Возможно, он просто спал — спал в своей постели под крышей родительского дома, а не стоял столбом перед незнакомым черномазым парнем, предлагавшим ему этакую похабень. Не стоял и не слушал его, разинув рот, вместо того, чтобы въехать ему в рожу. Красивую и дерзкую рожу.

— Ну чего ты там мычишь? — нетерпеливо бросил парень, хватая Бобби за руку горячими пальцами, тонкими, но крепкими. — Ты такого отсоса и от девок не дождёшься!

И он опять тихо рассмеялся.

Бобби от девок ничего и не ждал. Он был робок даже со шлюхами, которых иногда покупал, выбираясь в Миннеаполис, и те беззастенчиво обирали его, не отрабатывая полученного.

— Сюда иди, говорю, простофиля ты деревенская, — прикрикнул парень, заталкивая его в каморку.

Наверное, Бобби и был простофилей, да, по крайней мере, отец его часто так называл, с сожалеющей усмешкой, и Бобби с этим давно смирился. Что поделать, таким вот он уродился, первенец, старший сын судьи Уоррена. И девчонки над ним посмеивались, и ребята-ковбои, работавшие у отца на ранчо, и даже лучший друг Ронни.

Но сейчас Бобби об этом не думал. Он продолжал, как во сне, таращиться на смуглокожего парня, одним быстрым движением вставшего на колени у его ног. Словно это гордячка Минни Блэк опустилась перед Бобби на выцветший от хлорки линолеум. Словно это она, не сводя с ополоумевшего Бобби горящего тёмным хищным огнём взгляда, проворно расстегнула ремень его джинсов и потянула их вниз. Словно это Минни высвободила напрягшийся член Бобби из белья и взвесила его в пригоршне хозяйским уверенным движением.

Член в этой узкой ладони подскочил, как живой, и Бобби невольно ахнул и прикусил губу.

Он слегка опомнился, когда парень таким же уверенным движением извлёк из собственного кармана квадратик фольг с презервативом.

— М-м? — вновь недоумевающе и жалобно промычал он, как глухонемой, а парень только досадливо отмахнулся:

— Без резинки не работаю. Хоть сюда, хоть туда. Ты что, про СПИД не слышал, телёнок? Всё в лучшем виде сделаю, не боись. Двадцатку гони.

Глаза его лукаво сверкнули, когда он почти невесомо погладил Бобби по голой ляжке.

Бобби сглотнул, покорно кивнул и только прохрипел, подавая ему двадцатку, которую парень жестом фокусника спрятал в карман:

— Как тебя зовут?

Тот хмыкнул, выпятил свои пухлые губы, всё так же глядя на него снизу вверх, и наконец ответил:

— Стеф.

Не Стив, а Стеф. Странное какое-то имя, в полузабытьи подумал Бобби, вздрагивая под умелыми пальцами, натягивавшими презерватив на его вздёрнувшийся стояк.

А дальше он уже не мог ни о чём думать, не мог ничего говорить. Он крепко зажмурился, упёрся взмокшими лопатками в стену каморки и запустил пальцы в курчавые волосы Стефа. Тот ритмично двигал головой, то пропуская член Бобби в самое горло, то обводя его языком так, что Бобби тихо подвывал, не замечая, что колотится затылком всё в ту же стену, и от этого за шиворот ему сыплется облупившаяся штукатурка.

Бобби хотел, чтобы это продолжалось вечно. До глубокой старости. Он трясся и чуть не плакал от удовольствия. Он и вторую руку положил Стефу на затылок, будто подталкивая его, но Стефу этого и не требовалось. Его тесный рот принимал Бобби так жадно, что у того искры сыпались из глаз, складываясь в сто тысяч имён Господа… когда дверь в каморку внезапно распахнулась, и чей-то знакомый голос — голос Ронни! — неверяще, обалдело, возмущённо произнёс:

— Вы чего это тут?!

Но Стеф так и не выпустил Бобби изо рта, пока тот не кончил с долгим хриплым стоном.

И только потом поднялся на ноги, утирая припухшие губы тыльной стороной запястья. Глаза его победно смеялись, когда он посоветовал Бобби, отнимая руку от раскрасневшегося лица:

— Штаны-то застегни.

Бобби машинально посмотрел вниз, туда, где медленно опускался его член с белёсым флажком презерватива. Всё его тело ещё вздрагивало, колени подкашивались, и звенело в ушах.

— Ах ты ж, сука! — взревел вдруг Ронни, и Бобби невольно зажмурился, понимая, что сейчас получит по зубам. Но Ронни ударил не его, а Стефа. Вернее, попытался ударить — тот ловко отпрянул в сторону и двинул Ронни в ответ.

И в тесной каморке, среди грохочущих вёдер и швабр, началось месилово.

Задвинутый в угол, Бобби кое-как натянул штаны и теперь только тихо поскуливал от отчаяния, не в силах выбраться наружу.

Какой позор! Его жизнь кончилась. Кончилась, не успев начаться!

Всё, что ему оставалось — это твердить, как заведённому, когда снаружи продудела полицейская сирена, и помощник шерифа Роджерса Пит Конвей, самолично прибыв на место побоища, выволок драчунов наружу одного за другим:

— Я не хотел. Я был пьян. Я думал, что это Минни.

Только это и ничего больше.

Помощник шерифа, досадливо кривясь, зачитал всем троим их права и повёз их в офис Роджерса. Самого шерифа на месте не оказалось, хвала Господу. Он был другом отца Бобби, и тот не представлял, как смотрел бы ему в глаза.

Бобби упорно избегал озорного и презрительного взгляда Стефа, который только криво ухмыльнулся, когда стало ясно, что по обвинению в нарушении общественного порядка за решёткой останется он один.

Проституцию ему приписать не смогли, свидетелей того, как Бобби дал ему деньги, не было. Да и сам Бобби твердил одно, как попугай:

— Я думал, что это Минни.

Но, судя по тому, как задумчиво разглядывал Стефа помощник шерифа, за тем наверняка числились ещё какие-то правонарушения. Может быть, даже серьёзные. И вообще, он ведь был никто. Так, бродяга и поблядушка, как свирепо выразился Ронни, когда приехавший судья Уоррен усаживал их с Бобби в свой «кадиллак».

— Я не хотел. Я был пьян. Я думал, что это Минни, — в очередной раз, как заклинание, пробормотал Бобби, плюхнувшись на заднее сиденье, а судья раздражённо поморщился и проворчал:

— Замнём. Шериф законопатит этого подонка в окружную тюрьму. Благо ещё есть за что. А в городе потреплются немного и забудут. И ты забудешь.

Бобби машинально кивнул и виновато посмотрел на Ронни, который гневно сопел, ощупывая фингал под глазом. И незаметно вздохнул.

Он точно знал, что никогда не забудет «этого подонка» с насмешливыми яркими глазами и щедрым ртом.

Который небрежно сказал: «А понравился ты мне».

Стефа.