Подлунные птицы

Локация: заброшенный ангар на отшибе города. Время: настоящее. Оторванная голова катится к центру помещения. Сильвия и Карл замирают, Артур, и Катерина синхронно делают шаг назад, я же прикрываю глаза. — Извольте себе напомнить, — этот голос пробирает до костей, как мощный арктический ветер, — где бы вы сейчас находились, без меня? Шестеро, вместе с ним их шестеро, а ещё вчера было семь. Тирада неизменно начинается так, он просто не умеет говорить иначе. Обвинения, давка, принуждение и наше принятие. Затравленными животными с верностью молочных щенков суке-матери, пятеро склоняют головы.

Если есть шанс разорвать эту блядскую связь со своим создателем, Отэм непременно воспользуется перспективой, ну а пока она проваливается в прошлое. Её жизнь не должна никого касаться. Она не виновата в том, что отцом оказался патологический садист и душегуб. Она не виновата, что её мать – портовая шлюха. Она не убивала ради наслаждения, но и жалости в ней всего на каплю. И не она назначила себе опекуна, оказавшегося скотиной и насильником. Тем не менее, именно её жизнь выворачивают наизнанку так, что приходится объясняться и просить прощения за то, что она себя защищала. Хотелось, чтобы просто оставили в покое. Сейчас, спустя столько лет, ей прописана совсем другая роль, так пусть в этом эпизоде жизни, не будет сопливых раскаяний и страха, не будет места слезам, а только сухое, дурманящее одиночество. Привкус дешевого коньяка с жеваным табаком на искусанных новым любовником губах. У неё своя история. Гнусная, гадостная. Испачканная смрадными простынями борделей. Сколько ты их сменила? Три, пять, семь. О, вам и не снилось как «это» — подстилаться, чтобы выжить. Позволять срывать свою одежду нечистоплотным, пропитанным запахами хлева, мужикам, а тебе ведь только девятнадцать милая, только девятнадцать. Она проклинала мать. Грешила на неузнаваемого отца, ведь чёрт ногу сломит, сколько их у той было. Каждый раз задыхаться под тяжестью своей ноши, яростно смывая пот, кровь, сперму и слезы в ушате. Исцарапанная душа рвалась на свободу. Ей отчаянно не хватало воздуха. И только один выход мелькал огоньком вдалеке. Отэм, дорогая Отэм. А помнишь, как схватила бритву. Как выбежала под ливень и со всего маху, со всей дури резанула по венам. Раз, другой. Ярко-красная капля упала на мокрый асфальт. Именно ей, ты должна быть обязана, ведь не пролей своей крови, никогда бы не оказалась на свободе. Сейчас же Макалистер не двигалась. Как вылетая, восковая статуя, неподвижная в своем величии, запечатленная самим временем, устремляла пустой взгляд вдаль. Дыхание ровное. Грудь плавно поднимается в такт, позволяя тонкому лучу солнца касаться кожи. Оно совсем не жжет. Подарок на безымянном пальце левой руки, работает отменно. Он задаёт вопрос им всем. Смелых средине них много, но не сейчас, подбородки плотно прижаты к низу, взглядом шарят по пыльному дощатому полу амбара. Сколько ты тогда простояла под ливнем? Может показаться пару минут или же несколько часов, а вдруг всю жизнь. Тоненькая блуза промокла в миг, окрасилась кровью. Нет. Никто не придёт спасать, никто и не заметит, а тебе и надо выиграть несколько минут для своего освобождения. Сложно. «А с чего должно быть просто?» — вопрос въелся чужим голосом под корку. Идет последний акт её жизни, и она осталась в одиночестве. Никто, даже Библия, не предупреждает, что будет настолько трудно, так страшно подойти к концу смертного существования и пытаться найти в нём смысл. Господь никогда не говорил, что всё закончится быстро или что мечты превратятся в прах задолго до твоего тела. Её существование должно же хоть что-то значить. Но не сейчас детка, не так. Отэм расправляет складку платья. Откидывает заигравшийся локон с лица. Прикрывает ресницы. В страданиях человек всегда одинок — печальный факт для тех, кто страдает, но он делает возможным для всего остального человечества наслаждаться жизнью, наверное. Обхватывает себя руками, прислушивается. Если сердце не подводит, а это так, он совсем рядом. Полагаться на слух уже четыреста лет нет нужды. Все доступные ощущения перетекли липкой связью с кланом и самим руководителем. Он стал для них клеем - тем, кто собрал и подарил мир в сердца. Да только ей пришлось проглотить всю эту ложь. Догадывалась ли девушка об истине, конечно. Но разве у вас хватит сил разорвать длительные связи одним махом. Думается, что нет. Так и она. Разрезала медленно, проверяя каждый надрез в пол столетия. Падая коленками в лужу, бессильно опускала руки. Изрезанные, кровавые запястья выворачивались наизнанку. Вытекло уже достаточно, а значит, конец близок. Бессильное тельце пошатнулось и завалилось на бок. Ещё мгновение и кудрявая головка окажется на тротуаре. То, что произошло далее, складывалось в странную картинку, заполонявшую память навечно. Вечность – вот цена её ошибок. Верность – вот крест ноши на века. Незнакомец успел вовремя. Подхватил как куклу. Запомнила лишь взгляд холодных, бездушных глаз. Макалистер прикусила внутреннюю часть щеки – дрянная привычка. В ушах зазвенели слова Демьяна. Про себя досчитала до десяти. Сейчас бы податься вперед, на встречу. Но нет уж. Пусть сам соизволит выдать порцию сладкого яда. «Я живу и стараюсь запомнить лица любовников, но мне всё равно никогда их не узнать среди прохожих на улице. Близость живет в другом измерении, которому нет места при свете дня» — проскальзывает к остальным. Ожидать — значит преуспевать, значит чувствовать время и настоящее не как дар, а как препятствие, значит, отвергая их самостоятельную ценность, упразднить их, духовно как бы через них перемахнуть. Говорят, что, когда ждешь, время тянется. Но вместе с тем — и это, пожалуй, ближе к истине — оно летит даже быстрее, ибо ожидающий проглатывает большие массы времени, не используя их и не живя ради них самих. «А что мне еще оставалось?» — только ждать. «Я была как глупая школьница – в моей жизни не было ничего, кроме ожидания. Я была равнодушна ко всему. С тех пор я считаю, кстати, что нет ничего оскорбительнее такого ожидания – по отношению к людям, своей жизни и земле, по которой ты ступаешь. Никому нельзя отдать свою жизнь – но её так легко тупо проворонить, прикрывшись какой-нибудь великой целью». — Прошло десять лет. Десять долбаных лет и у каждого было на этот срок своё задание, — обходит кругом, заглядывает в нутро, — это пол вздоха существа вампира, а вы просто перестали выполнять предписанные правила? Кем вы все себя возомнили, ублюдки?! Слова липнут на ней паутиной. «Где ты был всё это время?» — мысленный запрос Отэм натыкается на блок. Волной по телу скользит удивление, он никогда не закрывался. Как бы ни было коротко время решения с его стороны, оно растягивается, когда находишься в неизвестности. Это был один из тех случаев, когда неоценимая привычка курить становится особенно драгоценной и утешительной. Отэм разжимает ладони, подается вперед. Там за прогнившими деревяшками, сквозь тонкую щель просматривается солнечная картина будущего. Оно не радует, разрывает на части. Эти кусочки не кому склеивать, да и незачем. Плоть не так страшна в гниении, как её описывают. Девушка превращается вслух. Пропускает, фильтрует каждое сказанное Демьяном слово. Руки тянуться за последней сигаретой, поджигают как фитиль взрывчатки. Бережно, трепетно и так жадно. Изгнаннику всегда приходится ждать. Считается, что это не только его роль, но чуть ли не обязанность. Он ждет, пока ему, наконец, улыбнется судьба. Сейчас их создатель отчитывает нерадивых деток, позволивших себе такую слабость как жить. Жить не по его воле. И вот подходит момент истины. Мы, оказывается, кружили всё это время в ложном направлении. «Знаешь, чего я боюсь, Демьян? Жить в подвешенном состоянии, постоянно ждать и чувствовать, что схожу с ума. Прожигать настоящее в ожидании будущего, хотя оно, когда наступит, станет всего лишь ещё одним настоящим, бороться с которым я не умею». Макалистер вдыхает никотин тонкой сигареты. Не двигается, продолжая всматриваться в щель. Что ей сейчас? Расшибиться о стену или сигануть с высоты. Всё поровну, всё едино. Покалечится, жить будет. Может попросить Артура оторвать ей голову. Пусть потешится народ. Всё равно половине этих дамочек не в сладость признавать сокращение расстояния между Леманн и ею. Они как заигравшиеся дети с тенью. Каждый хочет поймать, потрогать или что там. Но удается лишь промахиваться. А если и приловчишься ловить - станешь дураком без ощущений, скользящих сквозь пальцы. Иногда женщина ждет, чтобы не жить. Пока ты стоишь у крыльца, пока зажигаешь свечу в окне, кажется, что и время остановилось. Не взрослеешь, не меняешься, не стареешь. И жизнь вроде не зря, ведь ты на службе, под честное слово, данное по собственной воле, на посту, когда уже и вечер, и ночь, и снова утро, и лето прошло, и снег лег. Отэм выдыхает белесый клубок, стряхивает пепел. Несколько сероватых комочков падают на носок чешки. Осторожно дергаешь ножкой, стряхивая. К подошве прилипает кусочек соломы, тянется на секунды. Ты шаркаешь ножкой, совсем безразлично и холодно. Сейчас нет места эмоциям. Решения слишком очевидны, а значит не стоит выдавать себя по-полной. «Я жду его. Каждая секунда ожидания кажется мне годом, вечностью. Каждая секунда тянется медленно, прозрачная как стекло. Сквозь каждую секунду вижу бесконечные, вытянутые в прямую линию моменты, это моменты ожидания». Девушка проводит языком по губам, склоняет голову на бок. Ловит все шорохи, все вздохи и кажется, знает ответы. Оборачивается, смотрит на своего спасителя, палача и лекаря. Еще вдох, ещё порция дурмана. Жаль сознание вампира не так легко одурачить. Алкоголь и тот не всегда срабатывает. Подавляет желание схватить его за горло и прижать к стенке. Просто по тому, что посмел усомниться в них. Усомниться в ней. Да, семейка не самая образцовая и в каждом достаточно дерьма. Но что бы на столько. Девушка прекрасно знала, что ни одному из присутствующих приходилось выворачиваться наизнанку, доказывая свою верность. Хотя кому это сейчас надо. Макалистер обводит пытливым взглядом всех присутствующих. Не задерживаясь ни на ком, но всматриваясь в самую глубину. Вот Артур Беллман — с ним было легко молчать. Он знал, как заполнить любую паузу и пусть при первой встрече они практически убили друг друга, сейчас он был её лучшим другом. Сильвия и Карл Фарадей — близнецы. Иным людям и семи лет не хватит, чтобы хоть сколько-нибудь понять друг друга, а этим двоим схожим внешне, но таким разным внутри И конечно Катерина Веллер — с ней вроде как говорили о погоде, а на самом деле происходил совсем другой, немой разговор, на высшем уровне, на уровне мысли и пустая оболочка красивой женщины наполнялась смыслом. На остальных у неё не хватает ассоциаций. Макалистер опускает взгляд. Сейчас следует что-то сказать, ведь на неё у Демьяна особые надежды. Но слова застревают в глотке. Накатывает жуткое ощущение бесполезности и предательства. Сигарета догорает, немое пламя касается фильтра. Ещё немного и перекинется на кожу. Девушка тушит ядовитую муть, вытирает пальцы. Может уже время, а может ещё слишком рано. Демьян Леманн — проклятый сукин сын. Восьмисотлетие вампир с замашками Бога. Отэм никогда не согревала его постели. Никогда не позволяла себе его касаться. Если выходила случайность, списывала на свою неосмотрительность, и как влюбленная дурочка, исподтишка, наблюдая за его реакцией. А там всё одно. Холодно и мрачно. Она не украшала его губы, не позволяла прелюдий и прочей романтики. Самое интимное, что между ними было — танец. В танце ты тот, кем хочешь быть в эту минуту. Сложно принимать всё взаправду, когда на тебе очередная маска. А помнишь, как разучивала его уроки па со смертным напарником, которого позже, он позволит ей выпить, попутно наблюдая за реакцией. С особым удовольствием он следил, как малознакомый мужчина вырисовывал на её теле узоры, пальцами талантливо касаясь. Тогда Демьян произнес на ухо, смотря прямиком в глаза Отэм: «Вы должны прикасаться к ней так, будто кожа на её бёдрах составляет смысл вашей жизни, отпускать её так, будто вырываете сердце из груди, притягивать назад так, словно хотите признаться в любви прямо сейчас, здесь — в зале, и заканчивать танец так, будто ваша жизнь закончилась вместе с ним». Макалистер отступает к стене, опирается спиной. Выгодная позиция с точки наблюдения и совершенно безумная для тактики отступления. Произносит тихо, но достаточно четко: — Неужели в тебе столько отчаянья, что ты ослеп? — смотрит в упор на мужчину, хмурит брови. — Достаточно Демьян. Переменить верность было немыслимо. Если вера имеет какое-то значение, она как кожа, в какой родился, в той и умрешь. Не рептилии же мы, в самом деле. — Красиво говоришь, девочка, — в мгновение оказывается рядом, глазами прожигает дыру, — а я разрешал открывать рот? Нет, вот и закрой его. Артур, докладывай. — Это была ловушка! И именно с этих слов, началась история клана «Подлунные птицы».