Макс почти задыхается, из белой пелены проступает силуэт. Высокий, темный, туманный - тот. Тот самый!
- Серёжа!
Он оборачивается. Теплое шерстяное пальто раздувает воющий ветер, красный шарф вспыхивает вымпелом сквозь снежную пыль. Сергей смотрит удивлённо - улыбается робко и неловко. Совсем как тогда, в свой первый день, когда только появился в школе.
- Серёжа, я...
Максим льнёт к чужой груди, прижимается щекой к колючему свитеру. Сергей стискивает руками, гладит ладонями по трясущимся плечам. Успокаивает, утопая носом в пшеничных волосах, украшенных блеском мелкого снежного крошева. От них пахнет вяжущим табаком и мылом, тянет слегка сладкими восточными пряностями.
Он тонет в знакомом аромате - тяжело кашляет, ведя ладонью по шуршащему пуховику.
Внутри клокочет сердце, хочется высказать все. Хочется кричать и клясться, обвинять и молить. Хочется встряхнуть посильнее и прижать плотнее к груди. Хочется сделать хоть что-то, чтобы просто задержаться на миг в ненавистном городе - остаться в снежной пустыне.
- Я знаю, - Сергей подает голос. Мягкий, до краев пропитанный лаской и нежностью, он разогретым мёдом проникает прямиком под кожу. - Я все знаю. Не реви, Тахаев, опять свой лягушатник разведешь, эвакуироваться верхом на партах будем.
Макс смеётся. Надломлено и тихо, глотая горчащие слёзы. Он до сих пор помнит гневные возгласы противной «завучки» и холодную воду, заливающую пол в мужском туалете. Как давно это было? Всего-то месяц назад. Далекий, долгий - не месяц, а целый век. Одну маленькую жизнь.
- Ты задрал со своими идиотскими шуточками, хватит! Ты всегда за ними прячешься!
Сергей с трудом улавливает его голос. Макс гнусавит, усиленно шмыгает носом, поднимает голубые глаза. Смотрит пронзительно, веско - прожигает насквозь обличающим взглядом. Заставляет согнуться под тяжестью вины, вспомнить собственные слова. Глупые, поспешные, злые. Такие, какие хочется забыть и не произносить больше никогда, по какой-то нелепой случайности оказавшиеся последними.
- Я не прячусь, - Сергей отрицает очевидное, ненамеренно, по привычке. - И я не шутил. Все правда, Максим. Все было правдой.
Механизированный голос разносится в выстуженном зимнем воздухе. До окончания посадки остается три минуты. Бесконечно много и непозволительно мало.
- Тогда почему ты просто не сказал? - в глубине голубых глаз сверкает тяжелое отчаяние, невысказанная боль. Сергей не может смотреть - отворачивается, кусая губы.
- Я боялся. Я ужасный трус. Даже сейчас боюсь, представляешь?
Он признается. Говорит отчётливо и веско, пересиливает сам себя. Вспоминает проклятые бархатцы в школьной тетради и глупое сердце, вырезанное из картона. Видит свой облик и надломленный мальчишеский силуэт на пороге затемнённого коридора рекреации. Вспоминает их первый миг - сорванные фразы про цветы и историю, какие-то глупые вопросы.
Тогда они ещё думали, что у них есть время.
«Полюбите лучше историю, Максим». Такой дурак - полюбил ведь, но совсем не то.
Время замирает, замолкают голоса. На заснеженной платформе, продуваемой всеми ветрами, не остается ни единой души. В белёсой дымке растворяется поезд, исчезает остов железнодорожного вокзала позади, пропадают посторонние звуки.
Сергей больше не чувствует дыхание враждебного города, не помнит себя в нём - он лишь ведёт ладонью по чужой спине, зарывается пальцами в шелковистых пшеничных волосах. Дает им обоим немую надежду.
- Я ужасный трус, но ты мне нравишься.
Молчание, и другой голос вторит тихо и нежно.
- А ты мне - больше. Я полюбил тебя, Серёж.