елезная воля, чтобы подавлять в себе атавистические ростки жалости и сострадания, слюнявое интеллигентское сочувствие к ближнему. Безусловное право на жизнь имеют

-таки кинжальной болью в груди. Он резко сел, поставив на холодный каменный пол босые ступни. Пощелкал выкл

лотных облаков выглянула луна. Виденье, посетившее Генриха, не просто

зодранного в клочья медицинского халата едва прикрывали избитое тело. Большая белая грудь торчала наружу, вокруг крупного тёмного соска багровел след от укуса. Плоский живот покрывали с

о медленных шагов по направлению к парализованному ужасом Генриху. Серебристым

лыш Хенке, — слышит фон Бравен своё

е может человек забыть голос матери. Особенно когда мать умира

информационной сл

ка пе

eldpolizei), а также следователей Гестапо, CC и СД: «Vorfal in der «

идетелей по делу «

ия обершарфюрера[4]

моторизованного батальона СС «Gespenst» , находящейся до сего момент

х элементов, в ночь на 13 августа 1942 года я осуществлял руководство патрульно-

, я, обершарфюрер СС Гюнтер Фриц Кленски, приступаю к изложению прои

о-дословная) форма

й треклятой «Клинике» не иначе самые бешеные бесы обосновались. В двадцать два часа семнадцать минут, тринадцатого августа этого года, закончили мы

но упокоил. Последним тамошний главный мозгоправ оказался, полячишка очкастый. Живучий пшек оказался — у него пол-макушки очередью из МГ[5] снесло, а он всё своими длинными ногами сучит, будто на велосипе

пать наладился. А в два часа ночи будит меня Вольдемар, мой заместитель шарфюрер Шнитке. Мы с ним земляки, баварцы из одного села. Кельхайм это

рого взвода безобразничают. Нашли где-то в больнице ещё медицинского спирта, и упились до невменяемости. А после и того хуже, притащили откуда-то полудохлую

лся, да и пошёл наводить порядок в подразделении. Подхожу к сараю, а оттуда пьяное ржание. Весело лошакам! Ну, думаю, сейчас за

ду и огрел. Привёл, значит, в чувство. Через минуту стоял он передо мной, как огурец, по форме и на вытяжку. А баба эта так и лежит себе молчком в соломе. Н

и понятно при нашей работе. Но тут труп же истерзанный! Я проверил — она холодная! Ведь если кто узнает, что «призраки»[6] мёртвых

ется: мол, баба эта в начале дела ещё живая была, стонала даже. Она полька, Ванда, если не ошибаюсь. Врачиха по психам, жена того самого поляка очкастого, которого я парой часов раньше в о

вниз головой. Да угодила на кучу старых матрасов, выброшенных из окон, потому до смерти не расшиблась. Тут-то её солдаты и подобрали… Короче говоря,

тизаны напали, или десант русских диверсантов высадился. Выскочил наружу — а там такой страх! У главного входа стоит и глядит на меня в упор упокоенный мной профессор, муж этой самой Ванды,