Акклиматизация

Говорят, что два переезда равны одному пожару. Значит, у Лизы и Пашки Мироновых как раз полпожара и случилось — один переезд.

Через всю страну. С севера на юг. Из Таёжного — в Приморск. Из вечной мерзлоты — в вечное лето, к тёплому Чёрному морю.

Вроде как на отдых.

Но переезд Лизу подкосил. Она никак не могла прийти в себя, хотя всё время ждала: вот-вот, вот-вот ей будет полегче. Сердце перестанет трепыхаться в груди, как птица в ладонях. Не придётся высовываться по ночам в окно, распахнув тайком створки, чтобы набрать в лёгкие побольше сырого холодного воздуха, пахнущего морем.

Когда Лизу вот так накрывало, ей было страшно не за себя — за Пашку. Заберут её в больницу, и останется он в чужом городе совершенно один. Ведь здесь у них не было ни родных, ни друзей. Бывший муж Леонид, Пашкин отец, остался в Таёжном. Лизины родители и бабушка, как и мама Леонида, давно умерли. Пашка никого из них не помнил почти, только по фотографиям. А Лизины коллеги, друзья-приятели превратились в аккаунты ВКонтакте да в Одноклассниках. Что ж поделать, если Интернет стал эрзац-общением: вроде и поболтать есть с кем, а как беда по-настоящему прижмёт, то окажется, что разделить её с тобой некому.

Так думала Лиза ночами, сидя на подоконнике и вжавшись спиной в холодный оконный проём. И корила себя за авантюризм и дурость. Зачем они с Пашкой уехали? От всего своего, какого-никакого, но родного и близкого?

По утрам же ночные кошмары отступали, и Лиза с облегчением уверяла себя, что кошмары эти — просто дань акклиматизации. В Интернете, правда, про акклиматизацию говорилось, что труднее всего она даётся детям и старикам. Лиза старухой себя не считала: перед самым переездом ей исполнилось тридцать семь. «С меня при цифре тридцать семь в момент слетает хмель», как писал Высоцкий.

У Лизы всегда была цепкая память на цитаты. На хорошие, меткие слова. Они утешали, будто слова друзей.

…Она стояла возле кухонного окна, откуда ночью лихорадочно высовывалась, чтобы подышать. Стояла и смотрела, как Пашка пересекает двор, не очень-то торопясь в школу: плетётся нога за ногу, не оборачиваясь, хотя знает, что мать торчит у окна, мог бы и махнуть для блезиру. Тощий, высокий, куда выше Лизы, уши, как всегда, заткнуты наушниками плеера, на плече — позапрошлогодний истрёпанный рюкзак с полустёртыми Симпсонами. От покупки нового он наотрез отказался, буркнув, что денег и так нет.

Лиза вздохнула, отходя от окна. Ветровка на Пашке тоже была старой, и его худые запястья торчали из рукавов. Клянчить на новую ветровку у Леонида было как-то неудобно. Леонид исправно платил алименты, хоть и небольшие: у него, журналиста, всегда было больше фриланса, чем официальной зарплаты. Но он и просто так подкидывал бывшей жене денег — на Новый год, ко дню рождения или к восьмому марта, например. Они развелись три года назад, в новой семье у Леонида подрастала годовалая Маринка, Пашкина сводная сестра

Леонид ушёл от Лизы, потому что влюбился в другую. Прожил с Лизой двенадцать лет, встречались ещё со школы — и нате вам. Что ж, бывает. В сериалах на канале «Русский романс» ещё и не такое показывали. Сама Лиза сериалы не смотрела, но девчонки на работе всегда активно делились впечатлениями. И косточки Лизе перемывали, наверное, тоже активно, потому что замолкали, когда она входила в офис. Конечно, реалити-шоу было, как у Малахова: муж проапгрейдил старую жену, сменил на новую, родил дочку вместо сына.

Когда Леонид ушёл, Лиза с Пашкой остались в «трёшке», принадлежавшей ещё Лизиной бабушке. А потом подвернулся случай — она упорно верила, что счастливый — уехать из Таёжного. По экспериментальной госпрограмме переселения северян: квартиру на севере надо было отдать государству, чтобы в другом регионе страны по той же рыночной стоимости получить.

Узнав о такой программе, Лиза пришла домой, села рядом с Пашкой за комп и показала ему все условия на сайте городской администрации. Потом они посмотрели друг на друга, и Пашка коротко сказал: «А давай, мам».

Лиза отдала государству свою «трёшку», чтобы переехать подальше от Леонида, его новой любви Оксаны и новой дочери Маринки — очень далеко, на юг, к Чёрному морю, где можно было и зимой в ветровке ходить.

Сейчас как раз стояла суровая южная зима. Плюс десять. Февраль. «Достать чернил и плакать». Ровно полгода прошло с тех пор, как Лиза с Пашкой переехали в Приморск.

Лиза рассеянно сполоснула чашки и начала собираться на работу. Зоомагазин открывался в десять, времени хватало, хоть и надо было прийти на полчаса раньше, чтобы обиходить кролика Кузю, ворона Борис Борисыча и безымянных попугайчиков в витрине. Аквариумы числились за Лаурой, второй продавщицей, им ежедневная чистка не требовалась.

Сняв колготки с батареи в ванной, Лиза заглянула в Пашкину комнату. Там, конечно, был обычный раскардаш: на столе — ворох тетрадок, под стулом — носки, а постер со страхолюдными импортными рожами, приколотый к обоям, болтался на двух кнопках. Лиза опять вздохнула, насилу отыскала на полу отлетевшие кнопки и заботливо прикрепила рожи обратно к стене. Подобрала с пола носки, а валявшуюся на раскладушке синюю футболку повесила на спинку стула. В школу требовался только «белый верх, чёрный низ». В этом «белом верхе» Пашка выглядел сущим воронёнком: смуглый, да ещё и дочерна загорелый — успел схватить сколько надо солнца после приезда. Тут ведь даже в октябре ещё можно было купаться — он и купался. И загорал на «диком» пляже чуть ли не до ноября. Его черные, сильно отросшие волосы всегда были взъерошены, будто вороньи перья. Только глаза у него были серые, Лизины.

Лиза в море не купалась, не загорала, оставшись бледнокожей, потому что почти сразу после приезда вышла на работу — повезло! Свои русые короткие кудряшки она красила в золотистый цвет — «Гречишный мёд» фирмы «Поллет», самая дишманская, как говорил Пашка, красочка, но на дорогую «вы-этого-достойны» не было денег.

«Всегда» или «никогда» — значение фразы оставалось тем же. Денег не было, и всё тут.

* * *

Лиза любила слова. Дышала ими. Играла. Понимала, отчего литература — такой же вид искусства, как, к примеру, живопись. Потому что словами можно нарисовать в голове у другого человека настоящую картину, будто красками на холсте. Она и зарабатывала словами, пока была журналисткой — там, на севере, откуда они уехали. Она закончила журфак местного университета, как и Леонид. А здесь стала продавщицей в зоомагазине — вроде как совершила скачок вниз по социальной лестнице, да и в зарплате потеряла. Но даже такой зарплате она радовалась — в этом маленьком городе с работой было туго, газет всего две, и одна из них — с бесплатными объявлениями. Какая уж тут журналистика!

Так же и с квартирой вышло: вместо отданной государству просторной «трёшки» им с Пашкой досталась требовавшая ремонта «двушка», даже «полуторка». Пашкина комната оказалась площадью всего в десять квадратов: диван со шкафом впихнуть, и всё. Ну и столик со стулом, чтобы уроки делать. Диван им, правда, по сию пору купить не удалось: Пашка спал то на раскладушке, то вообще на лоджии.

— Когда ты женишься, Паш, — вздохнула Лиза, едва они зашли в новую квартиру, пустую и гулкую, и принялись осматриваться. — я перейду в эту комнату.

— Мать, не гони, — ломающимся баском проворчал Пашка, с досадой на неё покосившись. — Я лучше себе змею заведу. Меньше фигни всякой. А тут, смотри, на лоджии спать можно!

— С ума сошёл?! — ахнула Лиза. Осторожно прошла через комнатушку и заглянула на пыльную застеклённую лоджию.

Но там и вправду стояло древнее складное кресло — рядом с брошенными, засохшими цветами в горшках. А снаружи тянулись такие же засохшие виноградные лозы.

— Слушай, тут, наверное, и правда совсем тепло зимой, если виноград растёт, — зачарованно проговорила Лиза, усаживаясь на скрипнувшее кресло. — И море видно!

С их четвёртого этажа действительно виднелось море. Безмятежно синело вдали, за крышами — огромное, просторное, сливавшееся с небом на горизонте.

Лиза радостно потянула Пашку к себе за худую длинную руку, и он шлёпнулся рядом с ней на подлокотник кресла. Даже позволил обнять себя за плечи, взъерошить волосы и потормошить. Не отпрянул с привычным бухтением, мол, чего пристала, я-же-не-маленький. Он тоже обрадовался: морю, солнцу, винограду.

Хотя тут всё было чужим. Не таким, как дома. Непривычным. Люди и выглядели, и разговаривали совсем иначе. Вот, к примеру, это словцо: «дишманский», «купить по дишману» — здесь даже не знали такого слова. Наверное, потому что это был блатной жаргон, «феня», из которого взялись и многие другие «северные» слова. Север — он ведь много лет почти целиком был одной огромной зоной — традиционно, ещё с царских, а потом со сталинских времён.

«Я помню тот Ванинский порт и крик парохода угрюмый, как шли мы по трапу на борт в холодные мрачные трюмы…» — двадцать лет назад, соплюхой-десятиклассницей, Лиза с чувством выводила эту лагерную песню, сидя в дворовой беседке. А Лёнька, её будущий муж и Пашкин отец Леонид, с не меньшим пылом подыгрывал на гитаре, раздрызганной деревяшке. Хотя никаких ссыльных и каторжных в роду ни у Лизы, ни у Лёньки не водилось — только комсомольцы-добровольцы, приехавшие в эти таёжные края по зову партии, по велению сердца, как принято было тогда говорить.

В девяностые, пришедшиеся на Лизино отрочество, в их городе всякая блатота расцвела пышным цветом: гопники, трассы, бригадки, братки, бродяги, мужики и прочие термины вошли в обиход. Неписаные касты и почти что писаные законы. А потом криминальных авторитетов не стало — кого поубивали, кто сам в тюрьме и на зоне умер. Нравы изменились до того, что на улицах появились неформалы и анимешники в ярких прикидах, с причудливо выстриженными «хаерами». Никто их уже за это не гонял. И китайцы заселили город целыми «шанхаями».

Лизе китайцы нравились — трудолюбивые и улыбчивые, щебетавшие по-своему, как воробьи, они весь Дальний Восток заполонили. А русские, наоборот, поехали с северной родины кто куда, искать лучшей доли. Вот и Лиза с Пашкой уехали.

Здесь, на юге, тоже было много нерусских. Но других. Армян, абхазов, адыгов, греков, цыган, чеченцев. На Севере их назвали бы нацменами. Тут так не говорили, потому что нацмены — это же «национальные меньшинства». А на юге таких меньшинств, наверное, было большинство, и на улицах то и дело слышался гортанный иноязычный говор. Но Лизу это не пугало и не смущало. Она любила наблюдать за людьми и подмечать разницу в менталитетах. Например, в «национальных» семьях модно было давать детям вычурные «импортные» имена. Очень забавно было слышать в магазине и на базаре: «Изольда!» Или: «Ребекка!» Или даже: «Гамлет!». От этого «Гамлета» Лиза прыскала весь день, как вспоминала усатого толстошеего мужика с ранней лысиной во всю макушку. Принц датский!

Вообще Приморск Лизе нравился. Он был милый. Вот именно это слово — милый. Маленький, какой-то компактный, с единственным работающим, как надо, предприятием — нефтебазой — и большим портом. Через весь город тянулись железнодорожные пути, даже через центральный бульвар, усаженный кипарисами и туями. По путям частенько проходили тяжело груженные длиннющие составы: вагоны с углем или удобрениями, цистерны с нефтью — в порт или из порта. И тогда цветные яркие потоки туристов — «отдыхаек», как их тут называли — послушно останавливались, пережидая, когда состав прогромыхает мимо. В общем, это был город-трудяга, город-работяга.

И ещё город-солдат. В войну его сравняли с землёй фашистские бомбардировщики, а он всё равно жил и дрался. Об этом напоминали мемориальные доски на углах улиц, настоящие зенитки, ставшие памятниками, и братские могилы под Вечным огнём.

В сентябре, похожем на северный июль, сразу после переезда, Лиза увидела, что на центральной площади возводят трибуны и концертную сцену. Оказалось, что Приморск отмечал круглую дату той давней обороны. Лиза стояла и смотрела на сцену, где весело отплясывали под «Смуглянку» девчонки в пилотках набекрень. А через площадь медленно шла сгорбленная старушка — в орденах и медалях. Она, наверно, здесь когда-то воевала. Молодой чернявый парень вдруг догнал её, седую, с трясущейся белой головой, и опустился перед ней на колени, прямо на виду у всей площади… а потом подхватил её на руки и понёс к стоянке такси. Старушка ахнула и заплакала, и Лиза, потрясённая до глубины души, заплакала тоже. Придя домой, она не стала рассказывать об увиденном Пашке — тот терпеть не мог всяких «сюсей-пусей», как он это называл. Поэтому Лиза собственные эмоции старалась при Пашке сдерживать. Он с трудом привыкал тут ко всему. И уставал. И, наверное, скучал по отцу, по их старому дому, по родному городу, хоть нипочём бы в этом не признался.

* * *

Тягомотная возня с оформлением документов была, конечно, исключительно Лизиным делом, но вот перелёт через всю страну с самым необходимым в руках, встреча контейнера с остальными вещами и обустройство в новой квартире — всё это в очень большой степени легло на Пашкины плечи. Матери он при этом беспрестанно твердил: «А ты уйди», «Ты отойди», упрямо поджимая губы. Лиза в такие минуты видела в нём даже не его отца, а своего собственного, Павла Ивановича, чья могила вместе с маминой осталась на далёком северном кладбище. Когда Пашка так командовал, сдвигая чёрные брови. Лиза робела и отступала. Он хватался за самые тяжёлые коробки, узлы, книги, связанные в пачки.

Книг было море — дедушкина и отцовская библиотека с полными собраниями сочинений. Джек Лондон, Стивенсон, Голсуорси и Майн Рид. Лиза прочла их все не по одному разу, и радовалась, что Пашка их тоже прочёл. Но какие же они были неподъёмные, Господи Боже…

Лиза с Пашкой, как муравьи, сновали вверх и вниз по лестнице на свой четвёртый этаж от приехавшего контейнера. Шофёр помог им только выгрузить вещи на серый растрескавшийся асфальт двора. Лиза попыталась сунуть ему за это триста рублей, но он отмахнулся и не взял. И уехал. А они принялись таскать.

Вверх-вниз, вверх-вниз. Спину ломило, руки отваливались. Ну и сердце — чёртово сердце трепыхалось как овечий хвост.

— Не хватай помногу! — стараясь не задыхаться, просила Лиза Пашку, но разве он слушал!

Где-то в середине процесса к ним присоединился сперва грузный высокий старик с совершенно седой головой и чёрными яркими глазами — сосед с первого этажа, представившийся: «Дядя Вартан». Потом — какой-то парень лет двадцати пяти в чёрном офисном костюме и галстуке, сказавший: «Здрасте, я Михаил». Лиза решила, что это «впариватель говн», как называл таких мальчиков Леонид. Но Михаил ничего не впаривал, а прилежно таскал узлы. Вскоре к тимуровской команде присоединилась старушка по имени Роза Андреевна, вышедшая погулять с толстым рыжим пекинесом. И наконец, трое пацанов лет двенадцати, спустившиеся во двор с футбольным мячом. Все они принялись сновать по лестнице вверх и вниз. Лизе было ужасно неловко, она краснела и лепетала: «Не надо, ну что вы…», сталкиваясь с кем-нибудь из этих «тимуровцев» на лестнице, у медленно таявшей груды вещей на асфальте или у столь же медленно растущей груды вещей в коридоре своей крохотной квартирки.

— Люди должны друг другу помогать, красавица моя, даже звери друг другу помогают, — назидательно и с сильным акцентом сообщил ей дядя Вартан.

А Михаил в строгом костюме оказался не впаривателем, а свидетелем Иеговы. Пребывавшая в некотором шоке Лиза послушно взяла у него три брошюрки божественных откровений и адрес прихода или что там у этих иеговистов было. Обычно от всяких сектантов с их вопросом: «Верите ли вы в вечную жизнь?» она бежала как от огня, но в этом городе, видно, и сектанты были особенными.

— Она не придёт, но всё равно спасибо, — лаконично проинформировал Михаила Пашка, а тот лишь улыбнулся, распрощался и ушёл.

Когда за последним «тимуровцем» — дядей Вартаном — закрылась входная дверь, Лиза села на пачки с книгами и убеждённо проговорила, подняв глаза на вспотевшего растрёпанного Пашку:

— Люди здесь добрые.

— Тебе все добрые, — ответствовал сын, утирая лицо подолом футболки. — Ты, мать, идеалистка.

«Мать-идеалистка» прозвучало как диагноз, но всё же лучше, чем «мать-ехидна».

— Тут, наверно, в воде что-то такое есть, — добавил Пашка нелогично и задумчиво. — Что-то растворено, отчего все добрые. Бром, например.

Лиза так и покатилась со смеху. Она чувствовала себя совершенно счастливой. Теперь их снова окружали привычные, приехавшие к ним через всю страну вещи. Родные, можно сказать.

Ещё она очень быстро нашла работу.

* * *

Раньше Лиза и представить не могла, что когда-нибудь станет продавщицей в зоомагазине. В книжном — да, представляла. Книги для неё были чем-то особенным, потому-то она и привезла их за десятки тысяч километров, бросить не смогла.

Но и животных она любила, запоем читала Сетон-Томпсона, Даррелла и Хэрриота. Она вспомнила именно Даррелла, когда увидела объявление: «Требуется продавец» на двери зоомагазина — знаменитый английский зоолог, будучи мальчишкой, оформлял витрины с террариумами и аквариумами.

В зоомагазине, оказавшемся улицей ниже их собственной, — Приморск стоял на горах, и улицы тут располагались ярусами, — была всего одна витрина. Там находилась клетка с огромным чёрным вороном. У ворона был жёлтый клюв и когтистые лапы. Он взирал на Лизу сквозь решётку и стекло, как ей показалось, с сардонической ухмылкой. Повзирал-повзирал, поднял лапу, наклонил голову и очень ловко почесал себе шею. Артист!

Рядом стояла клетка с маленьким, рыжим и пушистым кроликом. Кролик, в отличие от ворона, был очень «няшным», как принято было выражаться в Сети. Кавайным. Он тоже уставился на Лизу с любопытством своими блестящими глазами-пуговичками. Потом Лиза узнала, что ворона зовут Борис Борисыч, а кролика — Кузя. Они не продавались, принадлежали лично хозяину.

Но тогда она просто увидела объявление «Требуется продавец» на листе бумаги формата «А-четыре», толкнула дверь и решительно вошла в магазин.

Внутри царил обычный запах сухих кормов с их аттрактантами, добавляемыми, как Лиза читала, для «подсаживания» на корм животных и, соответственно, их хозяев. Тревожно чирикали попугайчики. В трёх больших и четырёх маленьких аквариумах медленно лавировали яркие рыбки. За прилавком сидела молодая девушка, очень худая и очень хорошенькая, с чёрными, почти синими, коротко остриженными волосами. Она на секунду подняла на Лизу равнодушный взгляд и снова принялась тюкать длинными пальцами с наманикюренными ногтями по экрану смартфорна, который держала в руках.

«Как она с такими ногтями клетки убирает?» — безотчётно подумала Лиза, а вслух вежливо произнесла:

— Здравствуйте. Простите, там на двери объявление…

Девушка опять нехотя подняла глаза и оглядела Лизу уже пристальнее, чуть скривив яркие губы, накрашенные бордовой — под цвет ногтей — помадой.

— Это вам с хозяином надо разговаривать, — наконец проронила она, вновь утыкаясь в смартфон.

Лиза помолчала несколько мгновений, дожидаясь поступления ещё какой-нибудь полезной информации, не дождалась и терпеливо спросила:

— А где же он?

— Он мне не докладывает, — ещё больше скривилась девушка. Потом демонстративно вздохнула и использовала смартфон по прямому назначению.

— Дядя Ахмад? Ты когда будешь? Тут вот… женщина по объявлению.

Прозвучало это почти как «женщина по вызову».

— Сейчас подъедет, — коротко бросила девушка, с облегчением утыкаясь в смартфон.

В ожидании неведомого Ахмада Лиза побродила по магазину, рассматривая обитателей аквариумов и клеток и нервничая всё сильнее. Но, несмотря на этот мандраж, она заметила, что товар на полках и в витринах расставлен не хаотично, а очень даже системно, что было хозяину в плюс.

Когда он появился в дверях — высокий, крепкий, с седеющими висками, чем-то даже похожий на комиссара Каттани, героя нашумевшего в Лизином детстве сериала «Спрут», она с перепугу так и брякнула:

— У вас тут всё так… понятно расставлено. Здрасте.

— Здравствуйте, — медленно, с лёгким акцентом проговорил Ахмад, рассматривая Лизу прищуренными тёмными глазами, и она покраснела, смешавшись под этим внимательным взглядом, как школьница. Будто бы этот самый Ахмад был настоящим комиссаром Каттани, а не хозяином маленького зоомагазина в маленьком городе. — Вы хотите у меня работать? Вы приезжая?

Заметил её бледность, значит. И ещё, судя по направлению взгляда, заметил отсутствие обручального кольца и маникюра на руках.

— «Да» на оба вопроса, — решительно объявила Лиза, и тогда он мимолётно улыбнулся. Скупо и… очень обаятельно.

…— В общем, он меня взял, — оживлённо рассказывала Лиза Пашке тем же вечером, уплетая ужин — яичницу с поджаренным хлебом и помидорами. Помидоры и другие овощи стоили тут сущие гроши по сравнению с северными ценами. — На десять тысяч плюс сдельщина. Торговать, клетки чистить, убирать и всё такое. Посменно с Лаурой. Ну, со второй продавщицей.

— Тоже нацменка, — с досадой определил Пашка, откладывая вилку. — Небось родня его какая-нибудь.

Его глаза ожесточённо блеснули, когда он продолжал:

— Ну, понятно, взял тебя рабыней. Ты будешь пахать, а она — бабки ни за что получать.

— Паша! — растерянно выдохнула Лиза, тоже отложив вилку.

— Если он будет к тебе приставать, — отрывисто бросил Пашка, не слушая её, — я ему зубы выбью.

— Паша! — снова беспомощно повторила Лиза, не зная, как реагировать на такое. — Что ты городишь? С ума сошёл?

— Ничего и не сошёл, — покривился Пашка и рывком поднялся из-за стола. — А то я не знаю этих чурок. Будет к тебе приставать, а у самого жена в ауле.

— Это ещё откуда? — Лиза так растерялась, что даже не возмутилась.

— Ничего и ниоткуда, — вновь буркнул Пашка. — Тебе комп сейчас нужен? Если нет, я сяду.

У них был один старенький стационарник на двоих.

— Нет, — выдавила Лиза. — Не нужен, то есть.

И проводила Пашку обескураженным взглядом.

* * *

Лиза не знала, с кем сын ежедневно после уроков зависает на «диком» пляже, с какой компанией. Пятнадцать лет, не шесть. Расспрашивала, конечно, но добиться от него внятного ответа было невозможно. Пашка чуть ли не с пелёнок таким был — скрытным. Неразговорчивым. Независимым. Одно слово бросал: «Нормально», и всё. Интроверт!

И когда он подрался в своей новой южной школе, Лиза всё узнала не от него, а от классной руководительницы, Мариам Бислановны. Школа стояла на горе, и, пока Лиза вскарабкалась наверх по длинной лестнице, сердце у неё чуть из груди не выскочило, бултыхаясь буквально во рту. Попав наконец в учительскую, она просто упала на стул, и Мариам Бислановна вместе с другой преподавательницей испуганно засуетились вокруг неё со стаканом воды и пузырьком корвалола.

Корвалол для Лизы с детства пах бедой. Похороны матери, болезнь и смерть бабушки — всё это прочно ассоциировалось у неё с этим тонким едким запахом, разлитым в воздухе.

Лиза послушно выпила горькую вонючую воду из протянутого ей пластикового стаканчика и пробормотала, умоляюще глядя на классную руководительницу:

— Что… случилось?

Мариам Бислановна, полная, статная, с собранной в узел чёрной косой черкешенка — Лизе очень нравилось это «пушкинское» слово, хотя правильнее было сказать «адыгейка» — только вздохнула, в свою очередь рассматривая Лизу с сожалением:

— Паша подрался. Избил мальчика из нашего класса, Сурена. Нос разбил, хорошо, что не сломал, а то были бы… телесные повреждения.

Тут сердце у Лизы, кажется, сразу остановилось. Она могла только беспомощно смотреть на учительницу, чувствуя, как кровь отливает от щёк.

— Родители Сурена хотели в милицию идти, побои снимать и заявление писать, но мы с директором их отговорили. Просто мальчишеская драка. Но на внутришкольный учёт вашего Пашу придётся поставить, — устало продолжала классная руководительница. — Мы его еле от Сурена оттащили. Пятнадцать лет ему, а таких… выражений я от взрослых мужчин не слышала. Почему он у вас такой агрессивный? Что там за нравы у вас были… в вашем… ну, откуда вы приехали?

В её голосе явственно прозвучало: «Вот ещё навязались на наши головы».

— Таёжный. Мы приехали из Таёжного, — машинально отчиталась Лиза. — Но… послушайте, разве Паша агрессивный? Он же тихий! И я… я вообще от него никогда никаких таких… выражений не слышала! Из-за чего они подрались?

— В тихом омуте… — пожала круглыми плечами Мариам Бислановна, не ответив на её вопрос. — Я объяснила родителям Сурена, что вы одна воспитываете сына, что вы в разводе с его отцом и совсем недавно сюда переехали. Акклиматизация. Стресс, переходный возраст… Поговорите с сыном. Ещё один, не приведи Бог, подобный инцидент, и вашу семью поставят на учёт уже на городском уровне, как неблагополучную. Это пятно на всю школу!

— Но у нас благополучная семья! — в панике забормотала Лиза, прижав ладонь к трепыхавшемуся сердцу. — Паша же хорошо учится, не пропускает!

Мариам Бислановна вновь покачала головой. Теперь на её лице было написано: «Это всё, что в нём есть хорошего». И ещё: «До поры до времени».

— Спасибо вам… — прошептала Лиза. — Я с ним поговорю… Вы не беспокойтесь, это больше не повторится.

Она не помнила, как доплелась домой. Правда, по дороге всё-таки позвонила Пашке, чтобы выяснить, что он уже дома. Ноги подкашивались, и она присаживалась на каждую встречную скамейку. И на каждой лестничной площадке своего подъезда наваливалась на подоконник и отдыхала. Зачем они купили квартиру на четвёртом этаже? Надо было на первом брать. Или вообще в цоколе.

Когда Лиза наконец отперла свою дверь, ей хотелось только лечь и лежать, не вставая. Благо, тот день был у неё выходным. Однако она не могла себе этого позволить.

Лиза споткнулась в коридорчике о Пашкины кроссовки и машинально отодвинула их под табурет.

— Паша, меня вызывали в школу, — решительно начала она, входя в его комнату, но осеклась. Пашка повернулся к ней от стола, глядя угрюмо и с вызовом. Правый глаз у него был подбит и заплывал лиловым кровоподтёком, губы распухли.

Лиза так и ахнула. Но кудахтать больше не собиралась. Хватит, накудахталась. И набегалась. Мозг заработал холодно и чётко. Сердце, как ни странно, забилось так же чётко.

— Так, — властно произнесла она безо всяких эмоций. — Из-за чего был сыр-бор?

Пашка ошеломлённо моргнул пару раз и пробурчал себе под нос:

— Этот армян сказал, что я приезжий бичара и нищеброд.

— Так, — прежним тоном повторила Лиза, помолчав немного. Что-то подобное она и предполагала. — Не армян, а армянин. У него имя есть, у этого мальчика?

— Сур. Сурен то есть. Папазян, — неохотно выдавил Пашка. — У него айфон последний, айпад, и всё такое, а у меня…

— А у тебя — мозги, только они почему-то выключились, Паша, — безапелляционно отрезала Лиза, доставая из сумочки мобильник. — Как ты посмел материться при девчонках, при учителях! Это отвратительно!

Пашка снова заморгал, открыл рот и вдруг побагровел до ушей, но Лиза уже набирала номер.

— Ещё раз здравствуйте, Мариам Бислановна. Я поговорила с сыном. Он больше не будет ни драться, ни сквернословить. Но родителям Сурена повезло, что мы сами не пошли в милицию снимать побои. Если их мальчик ещё раз посмеет назвать моего мальчика бичарой и нищебродом, я лично его найду и надеру ему уши. И задницу. Собственными руками. Если родители купили ему айфон, это не значит, что он этим получил право оскорблять моего сына. Всего доброго, до свидания.

Мариам Бислановна ни разу Лизу не прервала. Она только сказала: «До свидания». Лиза этому почему-то не удивилась. Она опустила мобильник на стол и посмотрела на Пашку. Лицо его озарилось необычайной радугой эмоций: от изумления до совершенно детского восторга. Будто бы он увидел, как дедушка Мороз кладёт ему под ёлку последний айфон.

— Ну, мать, ты даёшь… — он сглотнул и покрутил головой, продолжая таращиться на Лизу. — Я и правда… не буду. Драться и материться.

— Один раз можно. Прилюдно, чтобы все видели, что ты это умеешь, — царственно кивнула Лиза и вышла из комнаты, прихватив мобильник. «Прекрати это жалкое овечье блеяние, женщина!» — вспомнила она слова, с которыми обращалась к себе Рози, героиня кинговской «Мареновой Розы». Ей тоже бы стоило почаще это делать.

Скрутило её уже в своей комнате. Снова не хватало воздуху, она распахнула створку окна и уселась прямо на подоконнике, несмотря на холод. Тогда уже стоял ноябрь, похожий на северный сентябрь. Ночами столбик термометра за окном опускался до нуля.

— Мать… ты чего? — Пашка нервно замаячил в дверях, тревожно глядя на неё. — Сердце, да? Сердце? Давай «скорую» вызову! Это из-за меня, да?

Распухшие губы его задрожали, чего Лиза не видела уже лет десять.

— Это акклиматизация, — бодро отмахнулась она. — А вовсе не из-за тебя, дурачок. Не надо мне никакую «скорую». Само пройдёт. Иди сюда.

Пашка нерешительно подошёл, и она обняла его за плечи, уткнувшись щекой в лохматую макушку.

Ещё со времени маминой и бабушкиной болезни Лиза ненавидела врачей и больницы. Ненавидела «профдеформацию», из-за которой доктора смотрят на пациентов как на мороженых кур в универсаме, а не как на живых страдающих людей. А на их мечущихся в отчаянии родственников — как на надоедливых тараканов. Она и Пашку-то едва-едва дома на диване не родила… если бы доведённый до белого каления Леонид не запихал её в свой старенький «жигуль» и не отвёз в роддом.

Теперь тем более никакой «скорой» ей не надо было, нет.