Ринган

«Настанет день и час пробьет,

Когда уму и чести

На всей земле придет черед

Стоять на первом месте.

При всем при том,

При всем при том,

Могу вам предсказать я,

Что будет день,

Когда кругом

Все люди станут братья!»

(Роберт Бёрнс, великий шотландский роэт)

«Вереску, наверное, ещё не пришла пора цвести», — подумал Кевин, окидывая взглядом заросшую тёмную пустошь, простиравшуюся сколько хватало глаз. Без розовато-лиловых вересковых шапок пустошь выглядела сумрачно, как, впрочем, почти всё здесь, в Шотландии.

Это он помнил.

Блеклые цветочки на каких-то сизых кустиках, конечно, распустились — июнь ведь! — и над ними добросовестно жужжали пчёлы.

Позади раздался неописуемый рокочущий звук, и Кевин даже вздрогнул, выругавшись про себя. Что за чёрт, это же кричала куропатка! Точно, она.

Голос отца: «Не бойся, это куропатка!» — явственно прозвучал у него в ушах.

Они с отцом жили здесь в старом доме прадеда. Кевину не было и двух, когда отец забрал его от матери и привёз сюда, а потом увёз — три года спустя. Он был уверен, что всё позабыл. Но изредка видел сны. Чаще всего один и тот же сон.

Наверное, последние несколько дней тут стояла ясная погода, склон холма просох, кроссовки не скользили по мокрой траве, но от подножия холма из зарослей камыша и прочей болотной травы доносилось журчание ручья, наполнявшего крохотное мутное озерцо. А оттуда вода просачивалась в узкую реку, текущую по дну горной лощины.

Но на гребне холма было сухо. Тихо, спокойно.

Кевин опустился на траву, скрестив ноги. Не хотелось бы угробить последние приличные брюки, в которых он приехал сюда… а впрочем, какая, к чёртовой матери, разница.

В этих брюках ему предстояло — что? Да разгребать навоз, чистить водостоки, чинить ограды и всякое такое. Может быть, доить коров (о боже!) и копать канавы. Так что пора было уже перестать волноваться о модных шмотках раз и навсегда.

В этих самых брюках он вышел из лондонского дома Джеймса, оставив всё своё барахло в спальне. Оставив Бенджи. И альбом с кучей рисунков. Вот чего ему было жалко. Очень.

Кевин судорожно вздохнул и сжал кулаки. Успокойся уже, дурак. Ты сам виноват и понимаешь это.

Переливчатая серебристая трель, прозвеневшая прямо над головой, вновь заставила его вздрогнуть. Нервы ни к чёрту, раз дребезжанье любой шотландской пташки побуждает его подскакивать. А пташкам всего-то и надо, что жрать или сношаться. Но льющиеся с неба завораживающие звуки задели его за живое. Аж сердце защемило и перед глазами всё расплылось. Он сердито сморгнул. Не хватало только разреветься.

Лучше подумать, кто же там заливается. Жаворонок? Не похоже. Поющий комочек оборвал песню и камнем упал с неба неподалеку от него. Кевин непроизвольно затаил дыхание и вгляделся в траву, откуда спустя несколько мгновений высунулась маленькая голова с длинным изогнутым клювом. «Кроншнеп», — внезапно всплыло в памяти. Чёрт, он и этого, оказывается, не забыл. Чудеса.

Он совершенно не помнил старого прадедовского дома, как и самого прадеда. А отец… Отец вернул Кевина матери и вскоре умер. А когда два года назад умер прадед, дом стал наследством Кевина.

Он не был здесь, получается, почти пятнадцать лет.

Птица уставилась на него крохотными блестящими бусинками глаз. Наверное, решала, не опасен ли он для её птенцов. Поблизости от него в траве явно находилось гнездо. Кевин поискал его взглядом, не нашёл и поднялся с земли, машинально отряхивая брюки от верескового сора. Пора было уходить, к чему продолжать тревожить эту дурочку. Или дурачка. Скорее всего, кроншнеп был именно папашей: Кевин где-то читал, что только самцы умеют петь. А мамаша тем временем перегоняет птенцов в безопасное место.

Подальше от неожиданно появившегося на холме человека.

— Я ушёл, — громко сообщил Кевин кроншнепам. — Не ссыте, не съем я ваших детишек, я же не лисица. Мне надо найти свой дом, ваш я не трону.

На душе у него было пасмурно, но всё же как-то посветлее, чем три дня назад, когда он вышел из квартиры Джеймса без гроша в кармане.

Если одиночество равно свободе, оно того стоило.

* * *

Утром того паршивого дня, когда Джеймс его выгнал, ничто не предвещало грядущего пиздеца. Кевин, как обычно, проснулся поздно и один. Джеймс поднимался рано и уходил тихо, чтобы не будить Кевина — знал, что тот раскричится, как стая ворон. Потому что терпеть не мог, когда кто-то нарушал его утренний сон: ложился-то за полночь, а то и ближе к рассвету, после очередной вечеринки в каком-нибудь модном клубе. Времена же, когда Джеймс будил Кевина нежным поцелуем, чтобы потом со вкусом перепихнуться, давно миновали, чего уж там.

Впрочем, часто рядом с Кевином в постели оказывался Бенджи, породистый кот Джеймса, тёмно-серый канадский сфинкс, голый, как коленка, очень тёплый, даже горячий. Его-то Кевин обнимал с удовольствием, шептал всякую ерунду в огромные мягкие уши и снова засыпал.

Джеймс тем временем завтракал омлетом или ещё чем — Кевин заставал после него на кухне просторной, со вкусом обставленной квартиры идеальную чистоту и убранные в посудомоечную машину тарелки. Сам Кевин обычно просто бросал грязную посуду в раковине. Пусть приходящая домработница миссис Барнс делает с нею что угодно.

Он валялся в обнимку с Бенджи, потягиваясь и зевая, как Белоснежка в диснеевском мульте, на широченной кровати, застеленной эксклюзивным постельным бельём от Валери Сакса.

Потом он сам поднимался, вяло шлёпал на кухню, набросив бордовый атласный халат, приятно скользящий по голому телу. Бенджи вился впереди него к своей миске, хрустел сухим кормом. Кевин хлопал дверцей холодильника, потом — микроволновки. Пил аспирин, потому что башка трещала после ночного веселья, но он знал, что надо поесть, чтобы было полегче и аспирин не раздражал пустой желудок. Ел под бормотание включенного телика, брёл в примыкавшую к спальне гардеробную, чтобы отобрать шмотьё на вечер. Прикидывал, пригласит ли Джеймс его на ланч или слишком залупился за очередное позднее возвращение из клуба.

И в то утро всё было точно так же — то есть как всегда. До того момента, когда щёлкнул замок входной двери и раздались приглушенные голоса. Что за чёрт — с Джеймсом кто-то пришёл?

Вообще тот очень редко приводил кого-то в свою квартиру, только тех, кто был в курсе их с Кевином связи. Кевин поспешно допил обезжиренный йогурт со злаками — пакость, но полезная — и направился в прихожую, потуже завязывая пояс халата и шаркая по полу здоровенными клетчатыми тапочками Джеймса — своих не нашёл.

В просторном холле, кроме Джеймса, какого-то взбудораженного и бледного, как определил Кевин, мельком глянув на него, стояли ещё два хера. Одного из них он знал и даже пару раз по пьяни строил ему глазки на вечеринке. Это был хлыщ по имени Бернард с красивой чеканной рожей, ехидной ухмылкой и зачёсанными назад светлыми волосами, всегда изысканно прикинутый — вице-директор в фирме Джеймса. Второго же Кевин, кажется, тоже как-то видел в головном офисе. Он как раз смотрелся как какой-нибудь работяга, загорелый и большерукий, с коротким ёжиком тёмных волос, в поношенном костюме и нечищеных ботинках. Звали его, кажется, Нолан, и подвизался он у Джеймса руководителем технического отдела.

Все трое смотрели на появившегося в холле Кевина как-то странно, только у Бернарда змеилась на тонких губах обычная пакостная ухмылочка.

— Привет, что случилось? — настороженно поинтересовался Кевин, мимоходом пожалев, что помят и заспан — всё-таки перед ним стояло трое достаточно красивых мужиков, пусть с одним из них он спал вот уже почти год. Ещё он краем глаза сумел увидеть, что Бенджи, тоже явившийся поприветствовать вошедших, почему-то стремительно исчезает в спальне. Растворяется, как едва видимая серая тень.

А дальше начался пиздец.

Джеймс шагнул вперёд и процедил, побледнев ещё больше:

— Ты меня за сколько продал, шлюха мелкая?

И сунул Кевину под нос какие-то бумаги.

Тот, охеревший от неожиданности, ничего не мог в них разобрать, учитывая, что Джеймс в это время другой рукой тряс его за ворот халата. У Кевина перехватило горло, и он только хрипел что-то невнятное, тараща в недоумении глаза и пытаясь лягаться. Один тапочек с него слетел, пояс грозил развязаться. Так продолжалось до тех пор, пока Нолан не шагнул к ним и не прикрикнул:

— Джим! Не валяй дурака. Дай ему слово сказать. Прекрати немедленно!

«Джим»? С каких это пор Джеймс стал для Нолана просто Джимом? И какого хера тот ему приказывает?

— Сам объясняйся с ним, Нолли, боюсь укокошить засранца, — ответил Джеймс, отпуская взъерошенного и кашляющего Кевина.

И тогда Нолан, не спуская с Кевина строгого взгляда тёмных глаз, объяснил ему, что тот сливал информацию конкурентам Джеймса по бизнесу, что, мол, и подтверждают изрядно помятые бумажки. Отчёт службы безопасности фирмы.

Кевин ни черта в бизнесе Джеймса не смыслил, что и попытался разъяснить этим трём идиотам. Джеймс опять взъярился и ухватил его за грудки, но Нолан как-то очень ловко его оттеснил, и тут Кевина осенило.

— Да вы же любовнички! — заорал он, ткнув пальцем сперва в широкую грудь Нолана, а потом обвиняюще указав на Джеймса. — Ты, блядь, нарочно мне эту подставу подстроил, чтобы от меня избавиться! Так и скажи! Ну сознайся же, мудила!

Эти слова стали роковой ошибкой. Кевин вдруг понял своим обострившимся чутьём: скорее всего, Джеймс просто втюрился в этого Нолли, о чём последний был ни сном ни духом. Потому что теперь Джеймс стал по-настоящему страшен, и, глянув в его побелевшее лицо с багровыми пятнами румянца на скулах, Кевин так и обмер.

Он ждал удара кулаком, от которого у него вылетят зубы или хрустнет переносица. Однако Нолан вновь успел перехватить занесённую руку босса, удар пришёлся вскользь по плечу. Кевин, естественно, не устоял на ногах и шмякнулся о стену, вцепившись в пояс халата, но чёртов шёлк скользил в пальцах, пояс развязался, халат распахнулся, и он предстал перед этими уродами в чём мать родила. Козлина Бернард тут же мерзко заржал, Нолан поспешно отвернулся, продолжая держать в руке обвиняющие Кевина бумажонки, а Джеймс брезгливо сплюнул прямо на натёртый паркет, хотя такого чистюлю ещё поискать надо было.

Миссис Барнс удар бы хватил.

Кевин судорожно запахнул халат. Ему казалось, что паскуднее уже быть не может, но он ошибался. Бернард, проржавшись, вытер глаза и заявил, косясь на Кевина с похабной усмешечкой:

— Если ты выставляешь эту штучку вон, Джеймс, то я бы забрал его себе, не возражаешь?

— Ох, да на здоровье, — тот махнул рукой, всё ещё тяжело дыша и машинально поправляя волосы. — Но бабла он из тебя выжмет немерено, предупреждаю.

Бернард скривил тонкие губы:

— Но он хоть стоит того?

— Отлично сосёт и подмахивает, а когда кончает, визжит, как сучка, — холодно сообщил Джеймс, глянув на Кевина.

Тот, кажется, ненадолго оглох и онемел, потому что после этого видел только, как Джеймс и Бернард беззвучно шевелят губами, будто огромные рыбы за стеклом аквариума, но слов их он не слышал. Ещё он видел безмолвного Нолли, упорно глядевшего вниз, на дорогой пакистанский ковёр ручной работы. Потом у Кевина наконец прорезался слух, и над его головой прозвучало отчеканенное Джеймсом:

— Иди в спальню, поблядушка, оденься и выметайся. Барахло своё оставь, я его покупал, сам найду, куда его деть — продам или в какую-нибудь церковь отнесу.

Повернувшись, как робот, Кевин пошёл в спальню. Лицо у него горело, как и всё внутри. Каждое из оскорбительных слов Джеймса тоже горело — у него в мозгу, будто надпись на стене царя Валтасара из Библии. Кстати, о церкви.

— Мя-мя-мя, — раздался вдруг даже не крик, а какой-то хриплый шёпот. Кевин откинул край одеяла и увидел под кроватью насмерть перепуганного Бенджи. Кот уставился на него такими же ошалевшими глазами, какие, очевидно, были сейчас у самого Кевина.

Тот аккуратно поправил одеяло и шагнул в гардеробную. Надел первое, что под руку попалось: чёрный свитер под горло, чёрные брюки, джинсовую куртку, обул кроссовки и снова вышел в холл. У него и правда не было тут своих вещей. Никаких таких рамочек с фотками родных, каминных безделушек и любимых книжек. А ведь он прожил тут почти год. Именно Джеймс купил ему всю одежду, обувку и косметику.

А также платил за его учёбу, Кевин же числился студентом факультета дизайна одного из престижных колледжей, время от времени появляясь на занятиях.

Широкими шагами подойдя к нему, застывшему посередине холла, Джеймс вывернул карманы его брюк и куртки, чтобы убедиться, что тот ничего не украл. На пол брякнулся сотовый, и он безжалостно наступил на него каблуком — так, чтобы хрупнуло. Потом развернул Кевина за плечи и подпихнул к двери.

— Стой, а где я его потом найду? — раздался позади негодующий возглас Бернарда.

— В «Золотой утке» или в каком-нибудь ещё клубятнике, — отмахнулся Джеймс. — Но тебе придётся поторопиться, он быстренько нового ёбаря подцепит.

Словно оживший манекен, Кевин деревянными шагами спустился по лестнице, прошёл мимо консьержки и вышел на улицу. В голове у него царила звонкая пустота, как и в карманах, не было даже денег на метро.

Он прошёл пару кварталов, готовясь свернуть куда-нибудь. Куда — он не знал.

Позади него раздался звук автомобильного клаксона, он машинально обернулся — вдоль тротуара катил бежевый «бентли» Бернарда, тот о чём-то толковал ему, приоткрыв дверцу. Кевин по-прежнему мало что слышал, но знал, о чём тот говорит. Он кинулся вниз по ступенькам первого попавшегося подземного перехода, чтобы не проблеваться тут же, на тротуаре.

«Отлично сосёт и подмахивает».

«Поблядушка».

«Сучка».

Как он позволил себе стать всем этим?

Он долго шёл, сворачивая то влево, то вправо, сначала под землёй, потом снова поднялся наверх. «Бентли» нигде не было видно. Он шёл и шёл, бездумно глядя перед собою, будто его толкала в спину чья-то невидимая рука.

Он вдруг понял, что в самом начале их связи, когда Джеймс нашёл его, совершенно потерянного после исчезновения Стива, он Джеймса, наверное, любил.

* * *

Пёс знал, как он выглядит. Ведь он не раз смотрел на себя, на своё отражение в воде маленького озерца, пруда, колодца или простой лужи – словом, смотрел в любую воду, где могла отразиться его косматая чёрная голова со стоящими торчком большими ушами, мощная грудь и крепкие передние лапы. Он предполагал, что среди его предков были и волки, но в основном овчарки, которые испокон веку пасли овец и коз в этих поросших вереском и чертополохом предгорьях. Самому ему не раз приходилось пасти скот: собирать разбежавшихся, рассыпавшихся среди бурых и серых валунов овец, которые и сами были похожи на маленькие каменные валуны. Напугать этих дурочек могло что угодно – но чаще всего это был либо шум мотора маленького спортивного самолёта, перевозившего груз между селениями, либо звук горного обвала, которые в этих местах были нередки.

Псу не раз приходилось укрываться от таких обвалов, забившись под выступ гранитного утёса, где его не могли достать сыпавшиеся сверху камни. Но овцам, если только они не забредали далеко от своих зелёных пастбищ, ничто не угрожало. Пёс мог с лёгкостью догнать любую из них: приглушённо ворча и легко покусывая беглянку за задние ноги, он принуждал строптивицу вернуться к своим сородичам.