Добро пожаловать в Минакс, господа. Modus operandi.

(Продолжение истории о Минаксе.

Дети семьи Ламбер выросли. Напоминаю, Малик — альфа, Бран — омега.)

Запись из дневника Тима Ламбера:

«Человечество напоминает мне сифилитика в стадии ремиссии. Вот только…близок тот день, когда болезнь напомнит о себе и мы воочию увидим, как от существа, что еще недавно называлось «человек», начнут отваливаться куски плоти…»

Пролог

— Когда ты планируешь отойти от дел, дядя? — выделил Реми Ламбер так не свойственное ему обращение «дядя», глубоко затянулся и выпустил струйку серого дыма в потолок.

Ему порядком надоели визиты вежливости зачастившего к ним родственника и по совместительству главы Мойры.

Альфы сидели за закрытыми дверями кабинета Реми в доме главы Корвуса.

— Твой сын очень красивый, — игнорируя вопрос, Самюэль Дюка вернул фоторамку с семейным фото Ламберов на стол.

Самюэль Дюка в свои шестьдесят семь лет выглядел все еще молодо, но чувствовалось, что в старике появилась не присущая ему ранее мягкость. Но больше всего интересовало Реми, отчего старик к нему зачастил?

У Дюка, который вот-вот должен был отойти от управления кланом Мойра, был уже выученный готовый наследник, введенный во все сферы деятельности группы как на официальном поприще, так и на ее теневой стезе.

Это был не первый его наследник. К сожалению, первенец Дюка не пережил свое восемнадцатилетие, схлопотав в потасовке пулю при очень интересных обстоятельствах. Деймос был вторым его ребенком, сыном от истинного омеги, который умер при родах, оставив сорокадвухлетнего Самюэля с младенцем на руках.

Альфа настолько был потрясен смертью пары, что долгое время отказывался брать ребенка на руки. В его душе разгорелся пожар, когда ему сообщили, что его любимый, Райан, умер. Это пламя не мог потушить ни алкоголь, ни проститутки. Боль отравляла сердце альфы подобно быстродействующему яду, радиации, не оставляя после себя ничего, кроме иссушенных земель. И первое, что в сердцах выкрикнул озверевший, бросившийся к мертвому омеге альфа: «Выкинь его в окно!», когда перепуганный акушер осторожно попытался протянуть новорожденного отцу.

«Верни мне моего Райана!» еще долго сотрясало стены одного из госпиталей Минакса. Увы, даже те, кто правят в «городе грехов», не могут быть абсолютно счастливыми. Город, так или иначе, сдерет с тебя звонкую монету за право плавать в его мрачных сладких глубинах.

Дюка не был благородным альфой, скорее, сыном шлюхи, ублюдком, не имеющим права получить наследство отца. Он стал во главе клана Мойры, взяв супругом омегу, сына прошлого главы группировки. И чтобы отвоевать себе право считаться наследником, а не нахлебником, Сэм в буквальном смысле «рвал жилы», поднимая «Хемлок-Инн» и увеличивая сферы влияния Мойры.

Вместе со слабым здоровьем истеричным мужем, Самюэлю в наследство достался один из притоков, подпитывающий Минакс жизненной силой — проституция, торговля людьми, а позднее и алкоголь. И, естественно, образ жизни изменил альфу — обточил, обласкал, закалил.

Минакс принимает только сильных правителей. Эта «шлюха» откусит тебе член, если поймет, что ты недостоин держать ее руку или, наоборот, подарит самый крышесносный минет в твоей жизни, принимая как хозяина.

Минакс таил угрозу для каждого, будь ты гость, бандит или менеджер среднего звена. Города, подобные Минаксу, ставшие оплотами старой-новой империи, утопали в исковерканной морали современности, предлагая развлечения на самый изощренный вкус. И, вероятно, на приветственных панно этих обвешанных побрякушками, наштукатуренных, вульгарных городов должны красоваться слова упавшей и канувшей в лету империи: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Вот только столетия стерли с лица Земли не только некоторые континенты и страны, но и прошлое, воспоминания, обернув все в пыль.

Так и Дюка выгрыз свое право стать главой клана Мойры, убивая, подставляя, унижая и пытая. И теперь Минакс послушно прогибается под альфу там и тогда, когда ему этого хочется.

Но… Минакс все-таки получил свою плату за величие, изъял ее, как умелый воришка банковскую карточку из кошелька. Омега, первый супруг Самюэля, подаривший глупого и взбалмошного наследника ему и Мойре, случайно издох под одним из своих многочисленных любовников. Как потом печально рассказывал об этом Веберу и Ламберу сам Дюка: «Игры с асфиксией никого до добра не доводят». Версия о том, что глава Мойры наконец сам избавил себя от истеричного супруга, осталась за кадром.

А уже через полтора года после этого Дюка женился второй раз, только уже на своем истинном. Омега был практически мальчишкой по сравнению с сорокалетним Дюка, всего каких-то двадцать лет. Он был студентом первого курса филологического факультета, наверное, одного из немногих вузов на окраине Минакса, принимающих на обучение омег. А через два года при родах омега умер, пошатнув Мойру, словно вылеплена она была не из камня, а из песка.

Реми хорошо помнил то время. Его как раз только привезли из Европейского округа в Минакс, ввели в группировку и начали знакомить с делами, готовить как преемника. Он много времени проводил с отцом-альфой и, как выяснилось, с дядей, Дюка. Отец Реми даже забрал младенца из больницы, запретив практически обезумевшему брату приближаться к ребенку.

Первый сын Дюка, Моне, которому было одиннадцать лет, злорадно и едко выплюнул в лицо своему безутешному отцу-альфе: «Так тебе и надо. И мелкого гаденыша удави, как папу моего». Моне тогда, едва ли не впервые, обратил на себя внимание Сэма, который понял, насколько же ему противен собственный сын от никчемного первого мужа.

Злобный взгляд мальчишки заметили все, в том числе и отец Реми, поэтому, твердой рукой отодвинув племянника от бокса с ребенком, альфа строго-настрого запретил ему приближаться к младенцу, если тот не хочет отправиться на преждевременную встречу с папой. Глава Корвуса мог быть удивительно убедителен, особенно если это касалось членов семьи.

Сэм был в бешенстве, слепая ярость к собственным детям душила его, а ненависть вырывалась из горла хрипами, слезами и проклятьями. Он кричал, срывая горло, разбивал пальцы в кровь, стирая их о больничные стены, цеплялся за белый холодный кусок материи, скрывающий некогда прелестное и родное тело. Он не принимал правду, отрицал ее, как и само существование родившегося сына. Он был на грани, тонкое лезвие, по которому бежал отчаявшийся альфа, кончалось, а все более изрезанные ноги орошали Минакс жертвенной кровью.

Мойра словно взбесилась: пускала кровь своим притокам, затягивала узлы на шеях клиентов и врагов, обращая их в жертвоприношение алчному до грехов городу. Резкий отток капитала встряхнул Мойру, буквально выломав ей пальцы, заставив, вынудив раненого зверя, коим был Дюка, выползти из своей норы и набросить наконец петлю на свои боль и ненависть. Набросить и затянуть.

Глумливая улыбка на вульнарно накрашенных ядовито-красных губах Минакса с каждым днем приближения падения Дюка становилась все шире. Альфа не желал ни видеть, ни слышать о ребенке, не отходил от охладевшего тела истинного три дня, пока глава Корвуса лично не вытащил из морга и не отвесил пару-тройку ударов впавшему в пропасть отчаяния брату.

Отец Реми никогда не встречал истинного, его разум всегда оставался расчетливым и холодным, и понять истерику младшего брата он был не в состоянии. Но и позволить тому сгинуть возле трупа тоже не мог.

Лишь спустя несколько месяцев альфа смог собрать себя в кучу. Расколотое сердце так и осталось лежать на холодном, выложенном черно-синими квадратами полу морга. Его восстановить было уже невозможно, но Ламбер и беседы с психологом помогли понять, что у него остался кусочек от любимого омеги — сын. Собрав себя по кусочкам, отмывшись от горя, смрада шлюх и алкоголя, он понял, что не может предать истинного, оставив их сына. Как бы там ни было, этот малыш — половинка сердца его дорогого и любимого Райана.

И вот, через три месяца после рождения ребенка, Самюэль Дюка стоял на пороге дома Ламберов. Он впервые посмотрел на малыша и…заплакал. Именно так плачут мужчины — тихо, но надрывно в душе, позволяя вросшей в лицо маске разлететься вдребезги, а боли выйти из берегов.

У мальчика были глаза папы-омеги, такие же большие и нереально синие, как гладь океана. Невероятный цвет глаз резко оттенял белые, как молоко, волосы, которые так любил целовать Дюка перед сном своему истинному. Это были волосы его Райана. Боль вновь пронзила сердце. Разлом дымил, щерился, вот только глубже стать уже не мог. Вставленные в края раны зажимы удерживали ее от дальнейшего расширения. Злости не было, осталась необъятная тоска. Такая черная, глухая, что только блеск молочно-белых волос тонкими змейками разбавлял окружавшую Самюэля ночь.

— Как назовешь, Сэм? — спросил глава Корвуса, встав рядом с остолбеневшим братом.

— А…

— Он твой сын. У меня нет права давать ему имя.

— Деймос, — просто ответил альфа и сделал шаг к сыну. — Деймос, пойдем домой.

Красивое, но так неподходящее мальчику с ангельским лицом и дьявольским характером имя. Хотя, возможно, этот ребенок был и благословением, и проклятьем Дюка, демоном, отнявшим самое дорогое.

Сейчас наследнику Мойры двадцать пять лет. Он высок, широк в плечах, мужественен и до неприличия красив. Его белоснежные волосы достигают лопаток, и молодой альфа стягивает их в хвост. А ультрамариновые глаза заставляют замирать сердца прохожих, обращая их в камень, как не безызвестный Василиск.

Несмотря на фантастическую красоту этих синих омутов, выдержать прямой холодный сапфировый взгляд Деймоса Дюка способен не каждый. Так же, как и не каждый знает истинную сущность мальчика, не побоявшегося в семь лет выпустить пулю в своего нелюбимого старшего брата, узаконив таким образом свое право наследования. Так же, как не каждый знает о том, что впервые оружие в руки попало к Деймосу в шесть лет, и он проникся к нему искренней любовью. Такой настоящей и безграничной, на какую способны только дети.

Он тайно научился стрелять, и в семь лет ему не составило труда убрать с дороги глупого, недалекого Моне, который так же искренне ненавидел мальца, но врожденная трусоватость пасовала перед холодными синими океанами глаз Дэймоса, которые, словно руки, сжимали горло Моне всякий раз, стоило братьям встретиться взглядами.

Ребенок, наверное, умер в Деймосе еще при рождении, поэтому у него не было сомнений, когда с непроницаемым лицом бывалого киллера он спускал курок. Мальчик словно родился с огнестрелом в руках, орудуя пистолетом или автоматом, как художник кистью.

И сейчас он много времени уделял новым видам оружия, разрабатывая и испытывая его на тайных полигонах Мойры. Мало кто знает, что отношения между отцом и сыном так и не наладились, и Деймос продолжает тихо ненавидеть Дюка за отнятое детство и семью.

Хотел ли он семью? Молодой альфа не мог ответить, ему ее заменил клан, оружие, проститутки, нянчившиеся с ним в перерывах между клиентами, деньги, а впоследствии и власть. Да и сам Самюэль не стал «отцом года», хотя и отдавал сыну немало своего внимания.

Тем не менее, мало кто знает, что наследник Мойры втайне от отца создал свою ветку телохранителей, набрав туда верных друзей со студенческой скамьи. Это его собственный элитный спецотряд, его тени и ищейки — хакеры, солдаты и иллюзионисты. Эти люди способны перевоплотиться в кого угодно и выполнить что угодно, словно для них нет ни дверей, ни кодов. Пять человек, абсолютно верных и исключительных.

Вы спросите, зачем, ведь у наследника в руках половина Минакса. Все просто — амбиции. Деймосу претила проституция и аукционы рабов. Он хотел посвятить себя страсти — оружию. Но оружейным бароном был Корвус. Близкий и далекий одновременно.

— Я планирую передать все дела Деймосу. Он готов. Его воля и хватка еще покруче моих будут, — после длинной паузы Самюэль ответил на озвученный ранее Реми вопрос.

— Думаю, тебе давно пора на заслуженный отдых, Сэм, — Ламбер плеснул им в опустевшие бокалы еще виски. — Парень твой давно готов, да и клан за ним идет, насколько я знаю.

— Идет, — согласился альфа, делая глоток.

Реми не сводил взгляда со старика, чувство, что Дюка не договаривает что-то, практически плавало уже перед носом.

Заметив этот цепкий взгляд главы Корвуса, Самюэль добродушно улыбнулся и, отставив бокал, сложил руки в замок на коленях.

— У меня есть предложение, Рем.

Когда дядя использовал форму «Рем» его имени, это всегда имело такой же эффект, как «дядя», произносимое им самим в редких особых случаях.

Опрокинув одним махом все содержимое своего бокала, Ламбер присел на подлокотник кресла и внимательно посмотрел на старика.

— У тебя очень красивый сын, — снова повторил альфа, и Реми напрягся. — У него уже началась течка?

Реми схватил бутылку и отпил прямо из горла, отрицательно мотнув головой. Ему не нравилось направление разговора. Альфа чувствовал, как натягивается струной тело от прокатившегося по нему напряжения.

— Давай поженим наших детей, — старик осторожно улыбнулся, наблюдая за расширяющимися глазами Реми.

— Что?

— Деймос — альфа, а твой Бран — омега. Получится отличный союз.

— Ты захотел подмять под себя Корвус? — Бутылка с грохотом опустилась на стол.

— Как я могу, Рем? Ты все равно поставишь во главе империи Корвуса Малика. Этот альфа рожден управлять Минаксом. Он безжалостен к врагам и в нем уже чувствуется сила, не мне тебе рассказывать, — картинно отмахнулся старик. — Что ты предложишь Брану?

Рем встал, ноздри сердито раздувались, но доля правды в словах старого пройдохи была.

Бран — омега. Любимый, нежный цветочек, с изящным подтянутым телом, как у его супруга, с миндалевидными серыми глазами и волосами цвета вороньего крыла, отливающими ночной синевой. Его смуглая кожа и чуть полноватые губы и вправду делают его красивым парнем, но…омегой.

Сильный, расчетливый, мужественный Малик в свои пятнадцать лет проявляет себя как будущий глава группировки, не чураясь соприкасаться с грязью Минакса и его пороками уже сейчас. Чего стоят только его походы по омегам-сверстникам и регулярные драки — парень не вылезает из тренировочного зала, буквально пожирая новые виды рукопашного боя. А его умение работать с ножом скоро можно будет воздвигнуть в статус искусства.

Он также периодически заявляется на вечеринки течных шлюх в бордели Мойры, где к будущему главе Корвуса и племяннику главы Мойры особое отношение. Уж о его похождениях Реми наслышан. Малик — полная противоположность своему мягкому брату Брану, который любит книги, сладкое и носит очки из-за врожденной близорукости, а ведь они двойняшки.

Мягкий красивый омега привлекал внимание, притягивал взгляды, и Малик с детства тенью следовал за младшим братом. Он никому даже смотреть не позволяет в сторону Брана, сразу в драке отбивая желание альф пялиться на «его сокровище», как он сам говорит.

Как отца, Реми радовала такая связь между братьями, но нужно и правда подумать о будущем мальчика. Все, что может предложить Ламбер сыну-омеге, это образование и то далеко не любое. А примитивное, не требующее от омеги никаких особенных знаний.

Увы, омеги ограничены и в правах, и в возможностях. Его сын не исключение. Даже статус, деньги и власть не способны изменить мировой уклад в один момент. Последствия войны, правда, уже не такие плачевные, как были, но мало кому хочется перемен и равноправия для омег, которых в некоторых городах даже за людей не считали. Так, скот, валюта, не более.

Да чего уж далеко ходить — Реми бросил взгляд на Самюэля, главу Мойры и короля проституции Минакса. Его бордели полны омег и бет, и львиная доля персонала вообще не слышала такого слова, как «образование», некоторые не умеют ни читать, ни писать. И не сказать, что сам Дюка стремился их этому научить.

Мысленно фыркнув, Реми еще раз окинул дядю взглядом, а ведь этот представитель альф не самый плохой хозяин и человек. В памяти всплыл Бриар Вебер, чудовище, пожиравшее Минакс изнутри.

Ламбер сжал горлышко бутылки и поднес ее к губам. Жадный глоток виски разогнал кровь, опаляя стенки желудка. Реми перевел взгляд на стену.

— Мне нужно подумать.

— Думай, — улыбнулся Дюка.

— Сэм? Я согласен, — ответил Ламбер, откидываясь на спинку своего кресла. Голова Реми раскалывалась от выпитого накануне, от мыслей, что дятлами долбили кору головного мозга, от осознания случившегося. — Давай встретимся и обсудим детали.

С момента разговора прошло около месяца. Реми, может быть, и забыл бы об этом, по его мнению, глупом предложении, но случилось то, что заставило его не только вспомнить слова Дюка, но и согласиться с ним.

Неделю назад у него с супругом, Тимом, состоялся очередной разговор о взрывном характере Малика.

— Он избил парня на год старше. Вся школа гудит, — взволнованный омега заламывал руки, расхаживая перед мужем. — Рем, это уже ни в какие ворота… Парень в больнице со сломанной челюстью, отбитыми почками, сломанной рукой и… — омега сглотнул, — отрезанным ухом.

Реми Ламбер изогнул бровь, посмотрев супругу в глаза.

«А вот это уже перебор», — подумал альфа, невольно возвращаясь в годы своей юности. «Наследственность», безжалостно громыхнуло в голове.

— И за что парню так досталось? — Реми старался говорить спокойно, ему хватило испуганного и встревоженного лица Тима.

— Этот альфа пытался ухаживать за Браном, — выдавил супруг и устало упал в кресло, прикрыв ладонью глаза.

Из дневника Тима Ламбера:

«Иногда мне кажется, что этот мир обречен. Природа отвешивает нам пощечины за костыли, на которые мы ее поставили. Мстит и смеется, тыкая носом в наше же дерьмо.

Медленно, но верно островки исчезают под водой. Под мутной жижей, которую и океаном назовешь с натяжкой.

А что творится с демографией? Напыщенные мегаполисы вываливают свои достоинства, чтобы померяться, у кого длиннее, в то время как люди семимильными шагами опускаются на гниющее дно подземных городов.

Мы вымираем. Нет, не так. Мы агонизируем, как неизлечимо больной, и ожидаем, когда же раковые клетки прервут наше жалкое существование…»

Стоит ли говорить, что Тим Ламбер прекрасно осознавал положение вещей, и там, где его муж старательно прикрывал от него — не в меру чувствительного, по мнению альфы — правду, Тим давно видел истину. Видел, но молчал. Ничего не предпринимал в надежде, что волнение не разрастется до масштабов бури.

После родов зрение омеги быстро покатилось по наклонной. И сейчас Тим бы не видел ничего, если бы не проведенная десять лет назад операция. К сожалению, восстановить зрение до прежних ста процентов было невозможно, но Тим был благодарен природе и медикам за оставленные сорок.

Естественно, очки никогда не снимались с его прекрасного носика. Да и о последующих беременностях пришлось забыть. Природа поставила на нем крест — жирный и не подлежащий оспариванию. Течки были, а беременности больше нет. Врачи лишь развели руками, боясь упоминать даже всуе прошлое исчезнувшего человека.

Омега прекрасно знал, что зрение он потерял в связи с инцидентом в прошлой жизни. Вот только…не с тем, про который так упорно отказывается вспоминать Рем, а с тем, который бы он и сам вспоминать не хотел.

То утро оказалось для Тима роковым. Пять лет Реми Ламбер тщательно создавал новую жизнь человеку с именем — Тим Ламбер. Пять лет Реми взращивал в Тиме чувства, которых жаждал. Пять лет Реми не слышал из уст своего истинного краткого имени из прошлого — Рем. Пять лет альфа был и художником, и скульптором. Он с филигранной точностью мастера-огранщика наносил грань за гранью на свой необработанный алмаз личность Тимура Монти, которым парень уже не являлся.

Реми полностью изничтожил прошлое «я» молодого человека, сотворив из омеги желанный аксессуар высшей пробы. Иногда Тиму-Тимуру казалось, что ему не хватает только пробы и бирки с ценой. А так выставочный экземпляр современного Пигмалиона, способный украсить канувшие в лету дворцы шейхов, был готов. Пять лет Тим был тем, кого хотел в нем видеть Ламбер, был тем, кого Реми спроектировал для себя и под себя, но увы, не был фотографом Тимуром Монти.

То утро спустя пять лет вернуло к жизни «убитую» душу погребенного заживо человека.

Тим привычным движением потянулся на кровати и прижался к широкой груди супруга. Понимание того, что что-то не так, пришло не сразу. Тим несколько раз попытался открыть глаза, дабы развеять устланную перед ними тьму, но темнота отступать не пожелала. Когда наконец до молодого человека дошло, что глаза его раскрыты, но вокруг черный непроницаемый кокон, скорлупа, в которую его «упаковал» Реми, затрещала.

Из тьмы, окружившей его, медленно появлялись демоны. А вместе с демонами и страх. Панический. Липкий. Одуряющий. Перед внутренним взором как наяву встало чудовище — голодное, жестокое и бессмертное. Желтые безумные глаза вырывали из омертвевшей памяти воспоминания. Те самые, страшные, уродливые картинки, которые бы не видеть даже в гробу! Те самые, которые подсовывали ему под нос невыносимый запах полыни и собственной рвоты! Те самые, которые сковали горло скользкими языками зависимости, прервав жалкий стон. Тим заскулил, уткнувшись в плечо супруга, а потом по его побелевшему лицу покатились слезы.

Буквально через пять дней Тиму Ламберу, супругу главы Корвуса, была сделана операция на глазах. Повязку он не снимал еще сутки. В итоге, шесть дней мрака. Шесть дней на пути к прошлому. Шесть дней «дороги домой», дороги к себе. Именно эти, погруженные во тьму, словно в бездну, дни разбили возведенные до небес Реми и психологами стены.

Начиналось все с капель. Каждая новая упавшая на дно иссушенной реки памяти капля добавлялась к предыдущей. И так длилось до тех пор, пока капля за каплей не образовался ручеек, затем — ручей, который впоследствии разлился полноводной рекой, смывшей остатки крепостной стены его памяти.

Вспоминать было ужасно. Перед глазами встал высеченный в белом мраморе образ голодного зверя — Бриара Вебера. Наверное, в тот самый момент, когда в перекошенной шизофреническими картинками памяти появилось имя «Бриар Вебер», Тим вспомнил все. Вспомнил и закричал, заметавшись на кровати, забился в руках мужа и завыл, подхваченный ураганным ветром воспоминаний.

А самое главное, он ощутил страх. Ужас от осознания того, что даже гния в земле, чудовище, которым был Вебер, продолжает пожирать его, продолжает взыскивать плату за жизнь.

На молодого отца вновь накатило острое суицидальное желание, вот только… дети, повисшие на его руках, будто приковали к земле, к себе.

Реми больше не казался Тиму прекрасным принцем, он был таким же, как и все альфы — эгоистичным и жадным. Он не мог больше смотреть на альфу так, как раньше, ведь то, что связывало их, долго ли, много ли — пять лет, оказалось ложью. Ну, может быть, не совсем ложью, но и «недоправдой» это не назовешь. Иллюзия.

Иллюзия счастья и иллюзия обмана сплелись в толстую тугую косу. Тим оказался в этой косе той самой третьей прядью. Между ними образовалась тонкая трещина, готовая в любой момент разрастись до масштабов каньона, опоясывающего бывшую Аризону.

Прошлое больно наступило на пятки, едва ли не вытерев об омегу ноги. Тиму Ламберу потребовалось время, дабы просто не сойти с ума — перестать шарахаться от шорохов, справиться с приступами паники в замкнутых пространствах, научиться закрывать глаза, не опасаясь встретиться со своим кошмаром. Тим встал перед выбором — позволить себя поглотить восставшим воспоминаниям или переступить через них и жить дальше. Выбор не был легким.

В новой жизни Тим ничего не имел, даже имени. Уйти от Ламбера не представлялось возможным, да и как бы он смог, будучи связанным меткой, которая бы просто дожрала его вдали от истинного партнера, трахающего его каждую ночь и шепчущего любовные клятвы.

Только сейчас Тим в полной мере осознал, почему с завидной регулярностью альфа обновлял метки на теле омеги, ставя свои подписи. Рем просто-напросто боялся, что однажды память поднимет свою голову и Тим пожелает уйти от него. Уйти вопреки…

Опасения были не безосновательны, учитывая состояние Тима и его желания в тот момент, когда картина, кажущаяся все время размытой, стала приобретать четкие очертания.

Реми таскал омегу по врачам, чувствуя раскол, испытывая зародившийся страх. Страх за себя. Реми не хотел снова остаться один, без него, без Тимура. Но психологи разводили руками — стресс, страх перед вынужденной слепотой еще не прошел, дайте ему время, окружите заботой. Рем из кожи вон лез, старался все время быть рядом, даже увез на неделю всю семью к океану. И в один из дней боги, или демоны, смилостивились над ним — Тим сам поцеловал его, тихо шепнув, «все уже хорошо».

Тим не ушел. Почему? Просто он уже далеко не тот человек, которым был. Тимура Монтессори нет. Тимура Монти нет. Тимура Вебера тоже больше нет. Наверное, осознав все это, он решил оставить себе жизнь, кажущуюся удобной на данный момент. Жизнь с Ламбером и сыновьями.

И если он не мог до конца смириться с эгоистичным поведением Реми и простить его за Пигмалиона, то дети поставили жирную точку в его душевных терзаниях. Да, именно Малик и Бран каторжными гирями удерживали Тима подле себя. И за это он был благодарен Ламберу. Он был рад обрести смысл жизни. Снова. Пусть и такой ценой.

Тим Ламбер завел дневник. Он не делился с супругом внезапно открывшейся правдой, в глазах альфы списывая все на напряжение, стресс и кошмары, вызванные слепотой, операцией и прочим, прочим, прочим…

Постоянная запись своих переживаний и кошмаров, каждодневных деталей, подбрасываемых памятью, помогла ему переварить свалившуюся на голову информацию. Переварить и принять. Трансформировать страхи и кошмары в заметки эпистолярного жанра.

Его краткими историями будут восхищаться любители ужасов, а его имя будут произносить только в связке «агнец страха».

Тим Ламбер писал под псевдонимом «Двуликий». А первые истории увидели мир в одном из журналов средней популярности. Вот только стоило первым двум выпускам сыскать славу благодаря «Кошмарным воспоминаниям безумного», как ему посыпались предложения из других журналов, которые предлагали свои площади для публикаций. Итог — три журнала и три ветки ужасов, увидевшие мир из-под пера Двуликого. «Острие ужаса», «Кошмарные воспоминания безумного» и «Длани страха» стали сборниками коротких рассказов, сковывающих душу пугающими подробностями и омерзительными деталями.

Жизнь приобрела смысл. Место фотоаппарата занял лэптоп, а снимки сменили напечатанные листы. Работа стала его вектором, указывала направление.

Из рассказов Двуликого (Тим Ламбер):

«[…]Не было раздирающей пустоты. Была оглушительная, насыщенная действиями реальность. Была скользящая по стенам гибкая змеиная тень. Неживые глаза в красной коробке. Был лязгающий звук металлических сочленений. Тихий надрывный вой. Или пронизывающий до костей немой плач… Красная лента на краю раскуроченной кровати. Был снег, солью рассыпанный вокруг вросшей в землю твердыни. Зола, укрывающая неотпетые могилы. Был шип, пустивший корни в сердце. Не вытащить…не вытравить… И колючки, запутавшиеся в волосах. Был запах… Несмываемый, липкий. Было желание…содрать с себя кожу, а за ней и слои мышц, вплоть до костей. Все это нуждалось в чистке. Или в тотальном уничтожении[…]

[…]Не было покоя. Была медленно, капля за каплей, падающая на лоб боль. Сводящая с ума своим разномастным однообразием. Высверливающая в парализованном сознании дыры, впрыскивающая яд, растекающийся ртутными лужами ненормального губительного блаженства и мнимого спасения… И капканы, перебивающие позвонки. Не было ускользающей надежды. Была откупорившая свой зловонный кран безысходность. Пожирающая сотнями голодных ртов синева… Синева неподдающегося контролю отчаяния… И еда по часам. И ее отсутствие. Не было жизни. Был вакуум. Тягучий, вязкий, плотно набитый осколками разноцветного стекла вакуум. Калейдоскоп ярких картинок, не отображающий ничего. Ничего особенного. Было Ничто. Сплетенное из тростника и обвязанное нитками НИЧТОжное существование… мое прозябание подле дьявола, не оставившего мне ни единой целой кости в теле, ни единой здравой мысли в голове[…]»

Тим писал, борясь с давящим в груди чувством. Заглядывал в натертые до блеска зеркала, но смотрел в истрескавшуюся гладь отполированного стекла. Гладь, что не показывала его целостного, только кусочки, несобранный пазл.

Этот миг воскрешения и раскладывания себя по полочкам был не только отдушиной, способом справиться с трясиной прошлого, но и попыткой обрести подлинную независимость в финансовом плане. Что-то подсказывало Тиму, что деньги ему понадобятся…

— Малик, нам нужно поговорить, — опершись плечом о дверной косяк, Рем замер в дверях комнаты старшего сына, разглядывая, как парень бинтует себе сбитые в кровь кулаки.

Малик бросил на отца быстрый взгляд и, продолжая зажимать в зубах край бинта, кивнул отцу, приглашая войти.

Реми прикрыл за собой дверь и подошел ближе к сыну.

— Что случилось в школе? — спокойно спросил альфа.

— Попросил одного парня не приставать к Брану, — молодой альфа тихо зашипел от боли в бинтуемой руке.

— Попросил? — уточнил Реми. — Это когда ломал ему челюсть? Или когда отрезал ухо?

— Ну я же его не убил, — альфа вновь закусил и натянул зубами край нового эластичного бинта. — Хотя мог.

— То, что ты наследник Корвуса, не дает тебе права чинить самосуд и бесчинствовать.

Малик скептически выгнул бровь, всем своим видом спрашивая — «Серьезно, что ли?»

— Малик, так нельзя.

— Да ладно? — альфа сжал и разжал пальцы морщась. — Я не позволю какой-то мрази трогать своими грязными руками младшего брата.

— Он младше всего лишь на пятнадцать минут, — заметил отец.

— Он мой младший брат! — зарычал альфа и прервался, так как дверь без стука распахнулась и в комнату влетел встревоженный растрепанный Бран.

— Зачем?! — выкрикнул омега. — Малик, зачем ты снова это сделал?!

Альфа подскочил и схватил за плечи своего брата.

— Бран, он распускал свои руки, — как можно спокойнее ответил молодой альфа, поглаживая худые плечики омеги. — Он целовал тебя, — голос Малика треснул, став почти рычащим, а когда у Брана заалели щеки, то по лицу альфы заходили желваки.

— Это был просто поцелуй, — Бран отвел в сторону глаза, не обратив внимания на реакцию брата. А вот Реми заметил. И напрягшиеся пальцы старшего сына, и потемневшие от раздражения глаза, и тихое утробное рычание.

— Ты целовался с кем-то еще? — стальным голосом спросил Малик, и Бран поднял на него глаза, потом резко отвел взгляд, посмотрев на отца, и отрицательно мотнул головой. — Говори мне правду, Бран! — зарычал альфа, сдавив в руках тонкое тело омеги.

— Нет! — выкрикнул Бран, — Это был мой первый поцелуй! От меня и так все шарахаются! Ты избиваешь каждого альфу, который ко мне приближается! Малик! Пожалуйста! Я хочу быть как все!

— Ты не можешь быть как все! Ты Ламбер! Ты Корвус! Ты мой брат, мой, слышишь?!

Бран обиженно поджал губы, в глазах младшего отразилась вселенская обида, он резко крутанулся и, вырвавшись из рук брата, бросился из комнаты. Через минуту альфы услышали, как захлопнулась соседняя дверь, дверь комнаты Брана.

Малик сжал кулаки, скрипнул зубами и, вспомнив, что он в комнате не один, резко обернулся к отцу.

Реми Ламбер монолитом стоял на том же месте, что и прежде, его каменное лицо не изменилось, но проницательный Малик уловил во взгляде отца то, что хотел никогда в нем не увидеть. Осознание.

— Ты портишь ему жизнь, Малик, — нарушил затянувшуюся паузу Реми.

Лицо молодого альфы на миг потемнело, выпустив свою истинную сущность. Но лишь на миг.

— Он мой брат. Я его защищаю, — выдохнув, спокойно ответил Малик, не отрывая пытливого, цепкого, как у дикого пса, взгляда от отца.

— Я рад, что ты принял мое предложение, Рем, — Самюэль с удовольствием отпил из предложенного бокала виски.

— В последний раз я видел Деймоса перед тем, как ты отправил его учиться в И-дзин. Лет тринадцать назад? — Реми глотнул виски и чиркнул зажигалкой, оранжевый огонек облизал край его сигареты, и альфа с удовольствием затянулся.

— Грустно, что наши дети так ни разу и не встретились лично, — Дюка поддержал Ламбера, тоже вытряхнув из пачки сигарету. — Но, это никак не относится к делу. Деймос и Бран поженятся, — Сэм выдохнул тонкую серую струйку дыма.

— Не раньше, чем Брану исполнится двадцать, — прервал старика Реми. — Я отправляю парня в Танси, в академию для омег, — альфа затянулся и выпустил дым через нос, наблюдая за реакцией Дюка на свои слова.

— В Танси? Насколько мне известно, это закрытая школа и оканчивают ее в двадцать один, — Дюка прищурился, прожигая взглядом Реми. — Академия Лета? Странный выбор, — Самюэль изогнул бровь.

— Верно. Сейчас Брану пятнадцать, ему рано замуж. Я хочу, чтобы мальчик получил образование. И только в Танси ему смогут дать, — альфа одним глотком опустошил свой бокал, — приемлемое, — сказав это, Рем поморщился.

От формулировки было гадко и самому. «Приемлемое» — это самое характерное образование для омег, которые впоследствии составят пару богатым обеспеченным альфам — политикам, бизнесменам, докторам и всему высшему сословию, «украшающему» напудренные города.

Академия Лета — своего рода «рассадник дорогих аксессуаров», призванных скрасить жизнь сильным мира сего. Ламберу было даже немного гадко отсылать его именно в Танси, но более закрытого места он не нашел, а значит, Лета — лучший вариант.

— Потом, когда он вернется, сможет стать достойным партнером твоему Деймосу, — альфа сузил глаза, словно подводя итог их разговору.

— Что ж… будь по-твоему, — кивнул Дюка и поднял бокал с остатком алкоголя вверх, салютуя.

Тим полностью разделял решение отправить Брана в академию Лета. Он хоть и продолжал играть приевшуюся роль омеги главы Корвуса, прекрасно видел неоднозначные взгляды Малика в сторону брата. Видел и понимал, чем это чревато. Отцовское сердце болело за сыновей. За обоих, несмотря на то, что нрав Малика с каждым годом становился все тяжелее, все жестче, а расстояние между ним и сыном неумолимо росло.

Старший сын стал относиться к отцу-омеге снисходительно, только изредка задерживая на нем странные, неопределенные, нечитаемые взгляды. Его слова не достигали молодого альфу, как и просьбы, доводы. Малик только отмахивался, приобнимал за плечи отца-омегу, чмокал в щеку или макушку и скрывался за дверями тренировочного зала, собственной комнаты или дома.

Тим чувствовал, как связь между ними тает, а его мальчик превращается в очередное чудовище, лелеющее в душе собственные эгоистичные желания. Его мальчик станет очередным преемником пороков, будет править Минаксом, Инферно, развернувшим свои широкие множественные языки на территории проклятого куска тверди, окруженного радиоактивным пеплом.

Бран… Бран был совсем другим. Тим Ламбер жалел мальчика, ведь у него были проблемы со зрением с самого рождения. И если сначала омега не знал, почему его сына постигло такое несчастье, то сейчас он мог ответить на этот вопрос с уверенностью. Бран напоминал ему себя, и он очень хотел оградить его от миазмов Минакса.

Только вот оказалось поздно. Он читал это в глазах Малика всякий раз, когда взгляд старшего брата останавливался на младшем.

Единственное, что смог сделать для Брана Тим, это согласиться с Реми и отправить его в Танси, полностью понимая, что для Малика это решение равносильно повешению и молодой альфа им этого не простит.