Сломанный мир

Нет человека, который был бы как остров, сам по себе, каждый человек есть часть материка, часть суши.

Джон Донн

Почему нужно презирать человека, который, оказавшись в тюрьме, пытается оттуда выбраться и вернуться домой? Или когда он не может сделать этого, но начинает думать и говорить о чем-то еще, кроме решеток и тюремных стен? Мир снаружи не перестает быть реальным, хотя пленник и не видит его...

Дж.Р.Р. Толкин, “О волшебных сказках”

Первые люди появились из трав Бесконечной Пустоши, что на Юге, где край земли.

Они не знали, откуда пришли и в чем их предназначение в этом мире. Они прибились друг к другу и дрожали от холода и страха.

И тогда четыре бога явились к ним.

Первой пришла Черная Черепаха. Она мечтала создать страну, где будут править мудрость и закон, и она увела с собой на Север тех, кто мог помочь ей в этом и кто был достоин жить в такой стране, тех, в ком светился ясный разум.

Вторым пришел Лазурный Дракон. За ним пошли те, чьи души стремились к красоте. Они направились на Восток.

Белому Тигру по сердцу пришлись сильные и смелые, не боящиеся суровых испытаний, и ушедшие за ним основали государство на Западе.

Солнечная Птица Феникс пришла последней. Она увидела тех, кто остался, и сердце ее преисполнилось жалости. Она осталась с ними на Юге и расцветила их жизнь волшебством и чудесами.

С тех пор Четверо ведут спор о том, кто из них выбрал самый правильный путь. Они находят себе любимцев среди смертных и наделяют их исключительными качествами, и их избранники становятся великими мудрецами, волшебниками, императорами и полководцами. И спору Четверых нет конца — оттого и распря между Срединными Царствами никогда не закончится.

Так говорят.

Пролог. Безумец

Юкинари навсегда запомнил день, когда появился его дракон. (Он не придумал ему другого имени — просто «дракон»; дракон утверждал, что имена нужны только людям).

Какая-то часть его рассудка, конечно, понимала, что драконов не бывает и что с ним происходит что-то неладное. Но другая его часть говорила совсем другое. Его мысли слишком сильно спутались, чтобы отличить реальность от воображения (и это случилось еще раньше, задолго до появления дракона)...

Юки приходило в голову, что дракон — это он сам, какая-то грань его личности; но, поразмыслив, он решил, что это только подтверждает его реальность: если он перестанет верить в дракона, то перестанет верить самому себе — а во что тогда еще остается верить?

Тем более с появлением дракона в голове у Юки, наоборот, начало проясняться; мир стал ярче и объемнее — до этого ощущение окружающей реальности у него было как-то притуплено, словно он все время жил в туманно-синей предрассветной мгле, а потом взошло солнце и туман рассеялся...

Этот туман в его голове начал сгущаться еще давно, в детстве.

Тогда они жили в Байцзине, столице Юйгуя.

Начиналось все постепенно. Он рос тихим, мечтательным, и до какого-то момента у него не было потребности в приятелях, но когда она появилась, оказалось — болезненное открытие — что другие дети, воспитывавшиеся при юйгуйском дворе, не хотят брать его в свою компанию. Их неприязнь не была агрессивной; однажды, правда, кто-то подставил ему подножку, он упал, но больно не было, а мальчика, который это сделал, строго отругали, и больше подобного не случалось. Над ним даже не особенно смеялись и не злословили, хотя обычно дети готовы злословить по поводу чего угодно. Его просто сторонились.

Он долго не понимал — почему. Мать твердила, что его не любят из-за его отца. Юки в это не очень верилось. Он видел, что другие придворные дамы избегают его мать, а значит, люди не любили и ее тоже. Хотя ничего удивительного в этом, по его мнению, не было, он боялся мать — а она ненавидела Юки, как ненавидела все, связанное с человеком, за которого ее выдали замуж против ее воли.

Его мать, Сун Сяолянь, была придворной дамой при старой, но могущественной императрице Юйлян, а отец его... отец его, Юкихито, был чужаком в этой стране — наследный принц враждебной Юйгую Рюкоку, Страны Дракона, он жил при юйгуйском дворе в качестве заложника. Обращались с ним учтиво, как с уважаемым гостем, вот только уехать из страны он не мог, даже если бы захотел.

А он, конечно, хотел. Отец ненавидел Юйгуй. Он часто рассказывал им с братом о своем доме — о Стране Дракона. Земля, где восходит солнце, страна уточенной печальной красоты, проигравшая в войне, но не сдавшаяся; побежденные всегда благороднее победителей, твердил отец. По его словам, когда-нибудь они вернутся туда, и все наконец-то станет правильно: он займет место своего отца — деда Юкинари — на троне, а Юкинари и его брата Юкиёси будут почитать как принцев, кровь от крови Лазурного Дракона. Матери в отцовских мечтах места не было: отец ненавидел госпожу Сун Сяолянь не меньше, чем она его.

Наслушавшись рассказов отца о доме, Юки тоже стал бредить Страной Дракона. Он почти ничего не знал о настоящей Рюкоку, поэтому ему ничего не оставалось, как придумать эту страну самому. В один из тех моментов, когда ему было одиноко и он особенно сильно ненавидел все вокруг, он решительно приказал себе думать о мире, где всё по-другому — так, как должно быть. Само по себе это было не ново; первый такой мир заявил о себе, когда ему стукнуло пять, и к тому времени, когда он увлекся Страной Дракона, его придуманные страны исчислялись десятками; но в этот раз он знал, что это будет не очередная детская выдумка, а самая настоящая — единственно настоящая — правда. И он занимался своей Страной Дракона постоянно, ежедневно, с поразительной для ребенка тщательностью продумывая детали: обычаи этой страны, законы, города, богов, одежду людей, деревья, которые могли там расти, волшебных животных, которые могли там водиться... В воображаемой Рюкоку жили не только драконы — там были и единороги-цилини, и утонченные, образованные многохвостые лисицы, и гигантские говорящие птицы, — но драконов он рисовал чаще всего. Ярких, наполненных светом, цветом и жизнью. У них были длинные алые усы, глаза ярче любых аметистов, топазов и сапфиров и такие же сияющие гривы — острые, будто языки пламени, или же мягко льющиеся, как потоки воды. По ночам ему снилось, как он забирается на прохладные чешуйчатые спины драконов и они катают его над морем (Юки мечтал увидеть море с того момента, как узнал о его существовании), над горами, над изящным незнакомым городом — столицей Рюкоку.

Юкинари стало казаться, что вся его жизнь в Юйгуе, его раздробленная ненавистью семья, его одиночество — все это временно, что все это — просто ожидание на дорожных сумках в ожидании грандиозного путешествия; этим путешествием, конечно, должно было стать возвращение в Страну Дракона — для него воображаемая Рюкоку стала домом, которого он здесь был лишен. Он даже точно определил возраст, в котором его должны были забрать туда: одиннадцать лет. В то время, когда он только начал придумывать «свою» Рюкоку, он был уверен, что это очень, очень большая цифра.

Разве что самую капельку реже, чем драконов, он рисовал придуманных им людей — будущих друзей, которые, как он был уверен, ждут его в Рюкоку. Вначале их было немного: его лучший друг, девочка, которая станет его женой, когда они вырастут, и младшая сестра. Он придумал им всем странные, красиво звучащие имена на несуществующем языке. Юки знал рюкокусский (язык настоящей Рюкоку) — отец всегда упрямо говорил с сыновьями только на своем родном языке, остальные же говорили с Юки на юйгуйском, так что оба языка были ему с раннего детства одинаково привычны. Но в его воображаемой Стране Дракона был какой-то другой язык, и ему нравилось придумывать иероглифы и звучание слов этого воображаемого языка. Любимая сестра, которая ждала его в Стране Дракона, не имела ничего общего с недавно появившейся на свет малышкой Маюми. Его брата Юкиёси в Стране Дракона тоже не было. Почему-то он не видел во всем этом никакого противоречия. Ни родителям, ни брату, ни тихо ненавидевшим его сверстникам не было места в созданной им идеальной вселенной.

Впрочем, когда он пытался нарисовать в своем воображении своего лучшего друга, он почему-то представлял себе одного мальчика из тех, с которыми он мечтал, но уже даже не надеялся подружиться. Тот был умным, молчаливым и изящным, с серьезными широкими бровями. И характером они были похожи, этот мальчик и его друг из Страны Дракона, хотя вряд ли Юки мог судить о его характере: он его совсем не знал, да и не рвался знакомиться.

Может быть, его мысли начали путаться уже тогда, потому что ему ни разу не пришло в голову попробовать по-настоящему подружиться с кем-то из этих детей, его сверстников; он даже не особенно выделял кого-то из них в отдельности — они были для него каким-то единым существом, недобрым, но притягательным. Он мечтал о дружбе как о некой абстракции, хотя его одиночество было вполне реальным и постоянно мучило его. Но Юки не приходила в голову такая, казалось бы, очевидная вещь, что для дружбы надо что-то делать. Он не знал, как выразить свой интерес к этим детям — и не понимал даже, что его принято как-то выражать; вместо этого он постоянно придумывал и исполнял маленькие ритуалы. «Если я пройду по плитам двора, не наступив ни на одну щель, у меня появятся друзья». «Если я коснусь края его одежды, он со мной заговорит», загадывал он. Но эти ритуалы привели лишь к тому, что из просто изгоя («Это сын Сам-знаешь-кого; не смотри на него») он превратился в сына Сам-знаешь-кого, который не в ладах с головой.

Юкинари отчасти осознавал, что и правда ведет себя странно, но в то же время эти ритуалы имели для него смысл; он вроде бы и знал, что что-то делает не так, но не мог понять, какие поступки в такой ситуации были бы правильными — привести мысли в порядок становилось все трудней и трудней.

Как ни странно, с учебой у него не было никаких проблем, наставники не могли на него нарадоваться. В его памяти прочно хранились иероглифы, исторические даты, цитаты из поэтов и философов. Все эти вещи — в отличие от враждебного ему мира живых людей — были простыми и понятными.

Он читал слишком сложные для своего возраста книги. Когда ему было десять, он попросил подарить ему учебник староюйгуйского языка.

При этом в некоторых вещах он оставался сущим ребенком. Он продолжал придумывать Страну Дракона; этот мир был ярче и реальнее, чем окружающая его действительность. По сути, кроме Страны Дракона у него не было ничего, поэтому он цеплялся за эту фантазию с отчаянной силой.

Одиночество с каждым днем уплотнялось, словно окутывая его стеной тумана, сквозь который было все труднее пробраться, и в конце концов он бросил даже пытаться наладить общение с другими детьми и почти перестал разговаривать с братом и родителями. По-прежнему очень много читал, иногда играл сам с собой в популярную в Юйгуе настольную игру «Туман и облака», придумывая разные стратегии. Часто он подолгу где-то бродил, погруженный в мысли, и не всегда после этого мог вспомнить, где именно он был и о чем думал. Иногда он не был уверен, существует ли он на самом деле и ему ли принадлежат его мысли.

Вскоре после того, как ему исполнилось одиннадцать, его отец умер. Юкинари не знал, как это случилось. Ему сказали про больное сердце. Это, конечно, мог быть и яд, но вряд ли его отец — этот слабый, бесполезный, далекий от политики человек — мог всерьез кому-то помешать.

Юки обеспокоило, что смерть отца совсем не расстроила его. Он никогда не был особенно привязан к отцу, но ему казалось, что он должен почувствовать хоть что-то. Это заставило его усомниться в реальности собственного существования. Он и раньше часто чувствовал себя каким-то ненастоящим, бесцветным и тонким. Время от времени, будто бы очнувшись ото сна, он думал, что люди вокруг него живут, а он — только существует. Холодное, ненастоящее, двухмерное существо, словно придуманный кем-то персонаж — не очень хороший персонаж придирчивого автора, который никак не может определиться, унижчтожить его, перекроить или оставить всё как есть...

В день смерти отца ощущение собственной не-настоящести захлестнуло его с головой. Ему представилось, что он весь серый и хрупкий, словно засохшая бабочка, и вот-вот развалится и осыпется прахом. Ему стало очень страшно. Он разбил чашку и провел осколком по тыльной стороне запястья, и вид собственной крови, яркой и живой, немного успокоил его.

Когда его нашли — он сидел в углу и продолжал водить осколком чашки по руке — его тут же окружили забоотой и вниманием; им казалось, что он так переживает из-за смерти отца. Он попытался объяснить, почему он на самом деле резал руки, но они ничего не поняли. Они думали, он хотел покончить с собой.

Юки и правда часто думал о смерти, но убить себя всерьез не хотел никогда. Кто-то — может быть, тот самый Великий Дракон, от которого происходила их семья — вложил в него огромную, искреннюю, совершенно правильную любовь к жизни. Вот только, по вопиющей несправедливости, он почти не дал ему сил для этой самой жизни. Сил, воли, умения — он не знал... Юки даже не был уверен, что он на самом деле жив. Он хотел удостовериться в этом — только и всего; смерть отца была тут совершенно ни при чем.

После смерти отца положение их семьи при дворе не укрепилось, а еще больше пошатнулось. Но у госпожи Сун Сяолянь оставались еще полезные связи. Выбирая между жизнью то ли парии, то ли пленницы при дворе юйгуйской императрицы и побегом в чужую страну, которую ненавистный ей муж называл домом, она предпочла побег. Как и ее сыновья, она почти ничего не знала о Рюкоку, поэтому и надеялась на что-то.

Однажды они — Юки, его мать, брат, крошечная сестра и несколько верных людей — тайком выбрались из дворца, сели в повозку и под покровом темноты покинули Байцзин. Их преследовали и искали, но недолго. Юйгуй находился на пике расцвета и мощи, и побег жены и детей рюкокусского принца-заложника никого особенно не взволновал: Рюкоку все равно лежала в руинах после войны.

Они благополучно добрались до Рюкоку. Той самой Страны Дракона, реальной, не воображаемой. Они вернулись домой. Но почему-то почти ничего в жизни Юки не изменилось.

Их встретили пышно, радуясь спасению наследников престола из многолетнего плена, но в то же время отнеслись к ним настороженно — нелегко было закрыть глаза на то, что дети принца Юкихито родились и воспитывались во враждебной стране и успели впитать чужой язык и культуру. По сути они оказались тут такими же чужаками, как в Юйгуе.

Настоящая Рюкоку оказалась ничуть не похожа на Страну Дракона из фантазий Юкинари. Ему казалось, что он довольно хорошо представляет себе Синдзю, столицу, по рассказам отца: город, прекрасный, как морская жемчужина; вместо улиц повсюду каналы и мосты, вместо повозок — лодки и корабли... Ему казалось, все это должно быть романтичным. Но Синдзю, все время окутанная пеленой дождя или тумана, оказалась тёмным, давящим городом. Она пахла влажным холодом, гниющими сетями и сваями, рыбой. И какими же обшарпанными были дома, как бедно выглядели люди на улицах! Он невольно сравнивал увиденное с покинутым ими Байцзином, столицей Юйгуя — и с грустью видел, что его новыйдом, несмотря на свою странную больную красоту, совсем не предназначен для жизни. Пару раз он, забывшись, сказал: «А у нас дома было по-другому...», имея в виду Юйгуй — что, конечно, не прибавило местным любви к нему.

И лишь море оказалось лучше, чем он представлял. Бесконечное, необъятное, оно ровно било о берег и не замерзало зимой. Зимы тут оказались мягче, чем в Юйгуе — почти без снега, и уже в феврале начинали цвести сливы...

Ему представилось, что драконы и впрямь могли бы жить в Синдзю, этом ветреном, сыром и ядовитом городе, явно не предназначенном для людей. Но это были бы не те пылающие красками драконы, которых он представлял себе и рисовал раньше. На самом деле они, наверное, были бы серебристыми, будто сплетенными из нитей дождя, или мутно-зелеными, как море, или свинцово-серыми, цвета одиночества и туч перед ливнем. Или черными, как колодезная вода. Туман в его голове продолжал сгущаться, воображение играло с ним странные шутки, и временами ему казалось, что он действительно их видит: струящиеся, словно водоросли, темные силуэты в каналах, отблески чешуи... Эти драконы не были добрыми, они пугали его. Он был бы рад забыть о них, но напоминания подстерегали его повсюду: в виде скульптур в городе, на одежде, на посуде, на картинах. Трон императора именовался Троном Дракона, лицо императора — Лицом Дракона. Когда речь заходила о смерти кого-то из прежних императоров, говорили, что он улетел на небо верхом на драконе. Поразительно, но религиозные жители Рюкоку действительно считали членов императорской семьи потомками бога. Но Юки осознавал (хоть и без достаточной уверенности), что тени и силуэты — просто игра его воображения, а живя в Байцзине, он успел узнать, что Великого Дракона не существует — образованные юйгуйцы относились к вере в Четырех Богов с иронией.

Но верил он в это или нет, Юкинари теперь был потомком Великого Дракона и наследником престола. Престола побежденной, обнищавшей, разоренной страны, — и тем не менее столько торжественности, как при здешнем дворе, он никогда не видел. При дворе Рюкоку было огромное количество правил, условностей и церемоний — как одеваться, когда говорить, когда молчать... Он запомнил и принял все эти правила быстро и легко, словно игру или ритуал. Им с братом нашли новых учителей, и он стал учиться еще усерднее, чем в Юйгуе, засиживаясь над книгами за полночь: нужно было столько всего узнать о стране, которая стала теперь его домом... В то же время он не понимал, зачем ему все это. Прежде его небольшие детские ритуалы, пускай и иррациональные и непонятные окружающим, были направлены на то, чтобы обзавестись друзьями — но ритуалы, которые приходилось выполнять здесь, и вовсе не имели смысла, так как при рюкокусском дворе не было никого, кого он мог бы или хотел бы назвать другом. Требования придворного этикета он усвоил лишь затем, чтобы на него обращали поменьше внимания. Все, о чем он теперь мечтал — это стать как можно незаметнее, чтобы о нем забыли. Мысли о собственной нереальности, прежде пугавшие его, теперь давали почти что надежду. Оказалось, в чужом преклонении куда больше отчуждения, чем в равнодушии, которое окружало его в Юйгуе. Как глупо было раньше считать себя одиноким! Теперь-то он понял, что такое быть по-настоящему одному. Он мог неделю не произнести ни слова, и не потому, что не хотел, а потому, что не с кем было переброситься даже словечком, не считая учителей.